RSC. "Генрих IV. Часть первая"

Правильно сделала, что не стала откладывать в долгий ящик поход на второй спектакль из Хроник, а рванула на премьеру. Правда, увидев 1 зал "Горизонта" взвыла: ну почему не пошла на первый показ "Ричарда" именно сюда?! Тут так удобно!!! Обожаю пространство.
У этой записи имеются допы. Приоткрыли "кухню" закулисья, чуть-чуть, самую малость, но мне хватило для начала. Еще небольшие интервью актеров и режиссера. Интересно, полезно. И первая же мысль: нет, хорошо, что у "Ричарда" этого не было. Там оставался красивый зазор, я всегда смотрела чуточку снизу вверх на притягательный, но недосягаемый королевский мир. Сам дух постановки был другой. Изящный, подобно виньетке, неуловимый, ускользающий. Необъяснимая красота. Дело не в великолепии монарха. Что-то такое витало в воздухе. Ну и в оформлении было. Этот голубой свет, полный воздуха, сияющий пол. Теперь под ногами голые, грубые доски (мне мерещатся в них широкие щели), в одеждах уже нет прежних летящих нот, все грубее. Боковое пространство стиснуто горизонтальными досками. Лишь на заднике они словно разорваны идущий наискось громадной прорехой, в которой я вижу уже знакомые разрастающиеся тернии или далекую, но сумасшедше красивую и теплую Луну. И вновь живая музыка. Браво.
Чувствуется нота, объединяющая обе постановки. Но "Генриха" можно смотреть и как самостоятельное произведение. Просто будет чего-то не хватать для полноты ощущений...
Первый же кадр пришпилил и привел в восторг. В глубокой, бархатной тьме сияет корона. Та самая, что напоминает мне перья жар-птицы. Она лежит на специальной подставке. Из тьмы проступают распятие, фонари и распростертая на полу фигура. Ее нынешний владелец без устали кается. Муки совести понемногу сжирают изнутри, Генрих состарился прежде времени. (Моментально вспомнилось начало предыдущего спектакля. И так на протяжении всей постановки. Многочисленные "зеркала" будут протягивать ниточки к миру "Ричарда", к чувству утраты. ) Генрих пытается отмолить грех, цену которому по-настоящему знает лишь он один. Ну и стоила ли корона того, что б после из-за нее не спать?!. Мгновенно вспомнилось, как внимательно вглядывается свергаемый Ричард в глаза кузена, словно точка невозврата еще не пройдена, словно хочет убедиться, что Болингброк осознает, какую ношу на себя берет. Мне не мешает, что Генриха играет теперь другой актер. Скорее наоборот, избавляет от груза "истории с продолжением".
Заканчивая молитву, нынешний король распахивает одеяние пилигрима, открыв доспехи. Ого! Едва получив корону, Генрих не расставался с мечом. Теперь в кольчуге. Хороша же у него жизнь. Слова про поход это для других. Я вижу страх. Венец давит. "Какими же словами молиться тут? Прости убийство мне?.. Нет, так нельзя... Я не вернул добычи... " - это говорит другой король в другой пьесе, но как подходит. Персональный призрак в углу. Видит только Генрих. Вспомнила Козинцева: в ком жива совесть, те видят... Эх, хорошо! Слои, слои, слои... Всматриваться, впитывать их такое удовольствие. Не перестаю радоваться свободе от тоски по определенному лицу. Прежде у меня такого не было. Узнаю тех, кто играл в "Ричарде". Море восторга. Семья, как она есть в квадрате снова на первом плане. Общественное складывается из частного и глубоко личного. Водоворот происходящего захватывает, следить невероятно интересно. И я еще раздумывала, стоит ли идти на эту постановку! Дело в том, что я недолюбливаю Фальстафа. Как-то с ним у меня не срослось. Ну вот не мое... Все жду - а вдруг... В этот раз не возникло ощущений, что толстяк-врун от бога главный герой, а король, чьим именем названа пьеса, как-то по боку. Все было в равных пропорциях. Для меня по крайней мере.
В этой истории расширилось социальное пространство. Здесь не только королевский двор и высокородные рыцари, здесь простолюдины со дна общества. Невольно сравниваю с "Пустой короной". Спектакль Дорана мне нравится больше. Он сочнее, логичнее, ярче. Жизнь бьет ключом. (Хотя Тома я по-прежнему люблю. Мне очень понравился такой взгляд на Хэла.) Принц Уэльский у Дорана логичное продолжение своего отца, еще одно яблоко от яблоньки. Я смотрю на него и как-то не по себе. И это будущий "идеальный король", победитель при Айзенкуре? Б-р-р-р... Посмотрим, что дальше из него выйдет, Доран замечательно вчитывается в текст, я доверяю ему. Пока же отец воет, мол, младенцев фея в люльке подменила, Нортумберленду достался королевич, а горемыке Генриху - Хотспер. Ах, если б доказать, что это правда!.. В глазах отчаянье. От того, кто бодрым маршем отобрал корону у предшественника, никак не ожидала подобного надлома. (пьесу знаю!) Он словно полагает: это - расплата. Ричард незримо рядом все время.
А что же Хотспер, которого король поминает, как образец рыцарской добродетели? Переполненные безумием глаза, крепкая фигура атлета, истеричный тон. Орет, даже себя не слыша, что говорить об окружающих. Справиться с ним может лишь родной отец. И то временно. Ограниченный грубиян, дипломатия не по его части. На языке то, что на уме: король неблагодарный нам задолжал. И далее список, где, как и при каких обстоятельствах Генрих-неблагодарный-Болингброк заполучил корону и поддержку. А еще из многочисленных перепалок и диалогов проступает светлый образ короля Ричарда II. Приходилось сдерживать рвущийся наружу злой смех. Так теперь Ричард всем хорош! Что ж вы с ним так обошлись?! А?!!
Очередной бесконечный монолог Хотспера Нортумберленд оборвал просто: схватил за ухо и выкрутил, прижав к полу. Держал так до тех пор, пока не услышал скулеж: батя, я все... да все уже... заткнулся... Только тогда отпустил. Выдаст ведь своим визгом, язык держать за зубами не умеет, а у нас тут намечается заговор. Очерчен круг участников, подсчитаны силы и финансы. Пророчество Ричарда, что "мало тебе будет - захочешь больше" сбывается во всей красе. "Мятеж валялся на дороге, он поднял..." - скажет потом Фальстаф о развернувшихся событиях.
Наверное есть какая-то высшая справедливость в том, что недавние союзники принялись рвать друг другу глотки. Хотя война страшна. Битва у Шрусбери потрясла воображение. Такого напора, такой скорости и мощи в театре я не ожидала. Спектакль закончился многоточием. Жду продолжения. Пойду хотя бы ради того, что б услышать, как они произносят текст. Это ж праздник! И хотя в "Генрихе IV" полно прозы, все равно звучит стихом.
Актеры. Я в них влюбилась. Во всех. Четвертый случай в моей жизни, когда при имени театра тепло на душе и второй, когда все там стали родными.
Помните мальчика-конюха из "Ричарда"? Кроме того Эллиот Барнс-Уоррел играл еще кучу народа и все они были разные. Обрадовалась, увидев в "Генрихе". Две роли, но каких! Младший брат Хэла, принц Джон и трактирный служка Френсис. Это надо видеть!!!
Кусок, когда Хэл с Пойнсом дразнят Френсиса, не давая сообразить, к кому ж бежать, в "Пустой короне" оттолкнул. Это было жестоко и не вязалось с тем принцем, что вышел у Тома. Тут же было любопытство. Дорановский Хэл словно исследует странный мир, в котором он вращается, пока есть возможность. А еще этот принц скользит на своей волне, не борясь с судьбой, не пытаясь ее обуздать. Он просто живет. В глазах часто мелькает страх. Ему далеко до книжных рыцарей и кодексов чести. Такой способен отказаться от друзей, если это надо для дела. Может быть это почувствует Фальстаф, вглядываясь с немым вопросом и надеждой в лицо приятеля и глаза не просыхающего пьяницы сделаются большими, переполненными болью. Не хочется ему верить в то, что там увидел.
Но вернусь к Эллиоту. Принц Джон воспитан, красив и держится истинно по-королевски. Даже жаль, что не он наследует корону. В битве это воин без страха и упрека. Любовалась. А Френсис суетен, недалек умом, очень простодушен и говорит таким фальцетом, что божищь мой. Повторюсь - это надо видеть!
В спектакле полно "зеркал" - отсылок к предыдущей истории, но одно просто убойное. Перед Шруссбери Хотсперу придут дурные вести одно хуже другого. Он их слушает в кольце немногих соратников. Ничего не напоминает?.. Еще как напоминает. Берег моря и короля которому сообщают, что подмоги не будет, что те, на кого он рассчитывал, переметнулись к противнику. И какая разница в принятом решении. Ричард велел распустить немногочисленное свое войско, махнув на гордость. Что толку зря губить людей? Хотспер, прекрасно понимая безнадегу, командует "к бою!". Для него "а самолюбие мене дороже" важнее чужой жизни. Главное превратно понятая честь и гордость воина. Драка между ним и Хэлом даже чуточку напугала. Постановщику боев трижды браво и низкий поклон. У зрителей Компании крепкие нервы. Яростная драка безо всяких там скидок и ни единого промаха!
Вообще эта запись подарила необыкновенное ощущение погружения. Не верилось, что это снято на камеру, что это театр. Настолько все живо при всех условностях.
Надо, надо сходить еще раз. "Тянет за обе ноги". К тому ж надо хорошенько рассмотреть подробности.

@темы: Впечатления, RSC, "Ричард II", Шекспир, Пересечения

---

Ну вот и все. Трансляции "Ричарда" закончились. Ему на смену пришел "Генрих IV".
Бывают вещи, ради которых стоит тратиться (морально, материально и физически), ездить в другой город и не обращать внимания на то, что это не вписывается в так называемую "норму". Таков для меня "Ричард II" RSC поставленный Дораном. 15-го я видела его в последний раз на большом экране. Это было замечательное приключение, "славная охота", но не было чувства печали. "Ричард" не желал прощаться со мной! И дело не в наличии записи, а в чем-то еще.
Странное чувство: мне жаль, что нет такой возможности - отмотать время и еще раз посмотреть спектакль в других залах в другие дни...
А еще - перестала дергаться на пустопорожние гадости и стала смотреть на все с бОльшим позитивом.

@темы: Впечатления, RSC, "Ричард II", Шекспир, Дэвид Тэннант

---

Ролик второй части "Генриха IV"



И кто есть кто в первой части:

Cast and creatives

Elliot Barnes-Worrell - Prince John/Francis
Martin Bassindale - Peto - read Martin's Whispers in the Wind blog entries
Jasper Britton - King Henry IV
Antony Byrne - Worcester
Sean Chapman - Northumberland/Earl of Douglas
Paola Dionisotti - Mistress Quickly - read Paola's Whispers in the Wind blog entries
Nicholas Gerard-Martin - Carrier
Jonny Glynn - Gadshill
Robert Gilbert - Mortimer
Nia Gwynne - Lady Mortimer
Alex Hassell - Prince Hal
Jim Hooper - Sir Richard Vernon
Youssef Kerkour - Westmoreland
Jennifer Kirby - Lady Percy
Sam Marks - Poins
Keith Osborn - Scroop
Leigh Quinn - Traveller
Joshua Richards - Bardolph/Glendower
Antony Sher - Sir John Falstaff
Simon Thorp - Sir Walter Blunt
Trevor White - Hotspur
Simon Yadoo - Chamberlain - read Simon's Whispers in the Wind blog entries

Also see photographs of the cast.

Director - Gregory Doran
Designer - Stephen Brimson Lewis
Lighting - Tim Mitchell
Music - Paul Englishby
Sound - Martin Slavin
Movement - Mike Ashcroft
Fights - Terry King

Отсюда: www.rsc.org.uk/whats-on/henry-iv-part-i/cast-an...

@темы: RSC, Энтони Шэр, Шекспир

---

Отсюда: rudennotgingr.tumblr.com/post/89106247512/taste...


Отсюда: dunderklumpen.net/post/89084898618

@темы: Дэвид Тэннант

---

Отсюда: teatr-lib.ru/Library/BDT/vehi/#_Toc347771642
На странице-оригинале все сноски этой статьи.

С. И. Мельникова
СВЯЗЬ ВРЕМЕН
(«Сэр Джон Фальстаф», 1927.
«Король Генрих IV», 1969)

Известно, что БДТ им. Горького не стал театром, лидирующим в советской сценической шекспириане. Театр нетрадиционно трактовал произведения Горького, Грибоедова, Чехова, Л. Толстого, причем каждая из этих сценических версий была заметным вкладом в историю постановок русской классики. Шекспир же был поставлен Г. А. Товстоноговым в БДТ только один раз.

Известно и другое: в 1927 году двухчастная хроника Шекспира «Генрих IV» была поставлена на сцене этого театра под названием «Сэр Джон Фальстаф». Спектакль прошел всего 11 раз, вызвав откровенно отрицательные отзывы прессы, отличавшиеся редким для того времени единодушием. Гораздо более благополучной была судьба постановки 1969 года. При всей несхожести биографий этих спектаклей связь между ними существует. Найти ее поможет анализ обеих постановок, который никогда не проводился в рамках одной статьи.

Почему именно «Генрих IV» привлекал внимание театра? Эта хроника (в отличие, например, от «Ричарда III») имеет скудную сценическую историю. Понятно желание постановщиков освоить незаигранный драматургический материал. Об этом говорил Г. Товстоногов: «… нам хотелось выбрать произведение, не отягощенное театральными штампами, свободное от привычных, традиционных форм исполнения на театральных подмостках. “Король Генрих IV” отвечал этим требованиям. Меня давно привлекала эта хроника и своим огромным содержанием, исполненным глубокого смысла. Парадоксальность дружбы Фальстафа с будущим Генрихом V, острое, пронзительное торжество духа Ренессанса в атмосфере средневековой борьбы за власть, темного честолюбия и мелких распрей, приводящих к бойне, — круг этих мыслей меня давно тревожил и требовал сценической реализации».

В то же время середина 1920-х и конец 1960-х годов ознаменованы очевидным подъемом драматического театра в области сценического переосмысления классики. Именно классика становилась негласным лидером театрального процесса, с ней связаны наиболее заметные и весомые сценические открытия.

В том же духе размышляли и создатели сценического текста 1927 года Н. Никитин и А. Пиотровский: «… Никакой реставрации, никакого ухода в прошлое». Продолжая линию парадоксального переосмысления классики, они мечтали об очень современном шекспировском спектакле — о постановке, наполненной актуальными проблемами, воплощенными современными средствами. «Никакого ухода в прошлое» — речь должна идти только на языке сегодняшнего дня.

Товстоногов через сорок лет откажется от другого: «Шекспир без стилизации», — скажет он. Н. Никитин и А. Пиотровский сознательно уходили от воплощения на сцене шекспировской пьесы, принадлежавшей конкретной исторической эпохе, ибо их интересовал не историзм, а созвучие «Генриха IV» дню настоящему. «Подальше от истории», — как бы говорили они. Товстоногов же провозгласил: «Подальше от еще живых на театре сценических традиций» Он настаивал на разрыве с известными ему канонами постановок шекспировских хроник. Причины тому были достаточно убедительные: надо, считал он, «уничтожить красивость боя и войны, оторвать Шекспира от Вальтера Скотта. Гений не может любоваться войной ни в одном из ее проявлений».

Итак, отказ от «реставрации» в одном случае и от «стилизации» — в другом. Однако что следует принять за точку отсчета? Постановщики обоих спектаклей станут искать ее в эстетике театра шекспировской эпохи, которая парадоксальным образом сомкнулась с эстетикой двадцатого века. Это получится у них по-разному.

Режиссеры «Сэра Джона Фальстафа» П. Вейсбрем и И. Кролль, а вместе с ними и художник спектакля Н. Акимов считали, что «в оформлении спектакля <…> придерживались приема шекспировского театра на усовершенствованной площадке»6.

Советская сцена 20-х годов заметно тяготела к структуре шекспировского театра, отождествляя ее с балаганной, площадной формой театра народного. Анализируя московскую театральную жизнь 1923 – 1924 годов, П. А. Марков назвал Вс. Мейерхольда режиссером, наиболее последовательно воплощавшим эту тенденцию. «Не из Шекспирова ли театра возникло демонстрированное Мейерхольдом соединение резкой трагедийности и откровенной клоунады? Или мнимый натурализм исполнения, позволявший английским комедиантам показывать отрубленную голову, а Мейерхольду — клюквенным соком изображать пролом головы у одного из героев мелодраматического “Озера Люль”? Или драматургическая композиция, рассматривающая драму как ряд быстро сменяющих друг друга противоположных по построению ударных и сильных эпизодов? Или упорное нагромождение событий, явлений, действий, придающее окраску глубины и захвата жизни широтой и многочисленностью изображаемых эпизодов, а не только глубоким анализом каждого по отдельности? <…> Или резкий субъективизм, в освещении которого показаны отдельные персонажи — то резко карикатурные, то преувеличенно уродливые?» Названные Марковым приемы ко времени выпуска «Сэра Джона Фальстафа» стали явлением, устоявшимся в эстетике 20-х годов.

Художник спектакля 1927 года Н. Акимов своеобразно трактовал мотив сценического оформления шекспировской эпохи. Изобретательно использовав возможности сцены, он сделал 16 декораций. По бокам площадки поднимались две раковины, освещенные электрическими лампочками. В них располагались два оркестра, которыми управляли два одинаково одетых дирижера. На сцену выезжали вещи, отбрасывая эффектные тени. Деревья двигались, фонари качались, выкатывались бутафорские лошади, которых укрощал не кто иной, как Фальстаф, превращавшийся на время в дрессировщика. Причем все это Акимов привел в непрерывное движение: «Мельница вертится, пушки стреляют, старый король почивает на лестнице, Фальстаф дрессирует цирковых лошадок…», — описывал спектакль С. Дрейден.

В отличие от скромного убранства сцены «Глобуса» «усовершенствование» сценической площадки было явно избыточным: это «… какая-то выставка, громоздкая и беспринципная, разнохарактерных театральных эффектов, найденных за десять лет революции»9.

Думается, рецензент был не вполне прав. Спустя несколько лет С. С. Мокульский установил более точную по времени и методу генеалогию «Сэра Джона»: «… Он восходит к установкам Маринетти и к опытам “осовременивания классиков” Ю. Анненкова (“Первый винокур”, 1919), ФЭКСов (“Женитьба”, 1921), С. Эйзенштейна (“На всякого мудреца довольно простоты”, 1922) и других…»10

Художник с помощью многочисленных сценических находок добивался комического снижения происходящего, снятия шекспировских героев с котурн, выглядевших особенно тяжеловесно в огромной хронике. Акимову хотелось подшутить над ними, поиздеваться, сбить спесь, посмотреть на все, что происходит, глазами смеющегося Фальстафа, глазами народа. Именно поэтому батальные сцены «превращены в цирковой аттракцион», «во время приема рекрутов ни с того ни с сего выкатывается двуколка, на которую садится Фальстаф. Из-под него раздается выстрел, сверху на сцену летит воронье чучело. Подымается суета…» — описывал спектакль А. Слонимский.

На миссис Квикли (это видно по сохранившимся фотографиям) — громадный, до пола, передник, из-под которого торчат полосатые чулки и клоунские тапки с длинными носами; на Фальстафе — невероятных размеров ботфорты; на сцене — знамена с ярко нарисованными на них крокодилами, змеями, драконами. Возникает естественная мысль: художник не скрывает иронии по отношению к персонажам, к их игрушечной, с его точки зрения, войне, к несерьезным распрям. Этот взгляд на Шекспира достигнет апогея в скандально знаменитом спектакле Акимова «Гамлет», поставленном в Театре им. Евг. Вахтангова в 1932 году.

Совсем по-другому оформил сцену в 1969 году Г. Товстоногов (он выступил в качестве постановщика и художника спектакля, эскизы костюмов принадлежали Э. Кочергину). Товстоногов тоже искал сценическое решение хроники в театре шекспировских времен, понимая его как «балаганный театр эпохи Шекспира»12.

Действие разворачивалось на резко выдвинутом в зал дощатом помосте. «Над сценической площадкой, — писал Товстоногов, — будет натянут экран из кожи. На нем будут указываться общие места действия (город, страна). Обозначение локального места действия (зал в королевском дворце, трактир и т. д.) будет выносить стражник». Таким образом, сцена оформлялась «под передвижной средневековый театр с его ветхим занавесом, истрепанным дождями и ветром».

В обоих случаях постановщики исходили из идеи «театра в театре», создавая дистанцию между событиями хроники и тем временем, которое вновь этой хроникой заинтересовалось. Однако если Акимов предложил систему выразительных средств, свойственную театру 20-х годов («насмешливые» костюмы, гримы и парики, а также прочие атрибуты постановки, отражающие ироничный взгляд ее создателей), то Товстоногов основывался на тех открытиях, которые были сделаны в современном театре Б. Брехтом и П. Бруком.

Спектакль П. Брука «Король Лир» (эта постановка была показана на гастролях в СССР Королевским Шекспировским театром в 1964 году) оказал несомненное влияние на советскую сценическую шекспириану. Брук предложил систему выразительных средств, взятую впоследствии на вооружение мировым искусством сцены (обнаженная сценическая площадка, натуральные фактуры, используемые при создании декораций и костюмов, — дерево, металл, кожа, холст и т. д.). Учитывая подходы Брехта и Брука, Товстоногов был намерен «привнести» в них «русскую актерскую традицию». Режиссер, оставался верен своим принципам, прочно связанным со школой К. С. Станиславского.

Товстоногов активно использовал естественные фактуры в вещественном оформлении спектакля: грубые массивные трактирные табуретки и столы были сделаны из дерева, костюмы — из замши, кожи, отделаны чеканкой по металлу. Сторонники и противники короля — в одинаковых одеяниях: ужас кровавой бойни, порожденной честолюбием сильных мира сего, олицетворялся толпой одинаковых воинов, которым было безразлично, с кем и против кого драться. Строгий аскетизм сценической площадки, лишь изредка нарушаемый вспышками света или яркой деталью, сам по себе рождал атмосферу тревоги.

Скупость, лапидарность оформления «Короля Генриха IV» контрастирует при сравнении с избыточной, самодостаточной, чрезмерной — и с точки зрения содержательной, и с точки зрения вкуса — сценографией «Сэра Джона Фальстафа». Бурный всплеск фантазии Акимова, не ограниченный режиссерской волей, неминуемо отразился на цельности постановки и обернулся бедой для спектакля 1927 года. Правда, многие рецензенты в запале сочли сделанное Акимовым всего лишь трюкачеством. Один К. Тверской, определяя ценность спектакля, отметил «вынесение на советскую сцену хорошо известных за границей (Германия), но совершенно новых у нас приемов разрешения планшета сцены с выдвижением заранее установленных декоративных частей, успешно заменяющих вращающуюся сцену». Но и он, как видим, оценил новаторство Акимова исключительно с технологической точки зрения.

Создатели обоих спектаклей сознательно сближали английского драматурга с современным зрителем. П. Вейсбрем и И. Кролль, насытившие текст «отсебятинами», делали это вполне откровенно. Конечно, тут имело место не просто «хулиганство», как казалось некоторым рецензентам. Во-первых, существовала традиция «Принцессы Турандот» в постановке Евг. Вахтангова, где этих самых «отсебятин» было великое множество. А во-вторых, достаточно прочесть записки Акимова «О постановке “Гамлета” в Театре им. Вахтангова», написанные им в 1935 году, чтобы убедиться, насколько глубоко изучил режиссер структуру театра эпохи Шекспира. Он считал, что актеры «Глобуса» могли произвольно менять текст — это «работало» на спектакль. Акимов мыслил следующим образом: «Следует ли придерживаться формального отношения к классику: это написано и это надо ставить, без учета того, что злободневно и утеряло смысл, что непереводимо и т. д.? Или надо подойти к автору более культурно: понять его замысел, понять, что он хотел сказать, какими средствами он этого достигал, какие средства остались и на наш день актуальными, какие из них надо сохранить и какие из них выветрились и нуждаются в том, чтобы их заменили другими? Каждый раз, когда мы будем соприкасаться с классикой, особенно с отдаленной классикой, эти вопросы всегда будут вставать. Либо идти путем реконструкции: классик сам написал, пусть сам и отвечает, либо вникать в существо дела и давать творческое истолкование его произведения всеми доступными театру средствами. Этот последний путь кажется мне наиболее правильным».

Другое дело, что «отсебятины» «Сэра Джона» не всегда были остроумны: порой нарочито социологизированы, сдобрены плебейской грубостью. «… Все эти “холеры в живот” производят убогое впечатление», — замечал С. Дрейден. Контраст между вставными репликами и шекспировским текстом был слишком очевиден.

По-своему решил задачу «прорыва» к современному зрителю Товстоногов: опираясь на брехтовскую эстетику, он в самом начале спектакля выводил вездесущую Молву (по Шекспиру, это актер в одежде, сплошь разрисованной языками). «Зачиная спектакль, просунутся в прорези этой балаганной тряпки патлатые головы олицетворяющих “молву” театральных зазывал, — писала Н. Рабинянц. — Наперебой с наглой издевкой прокричат они слова язвительного комментария к предстоящему зрелищу…»

Весьма интересен ответ на вопрос, как поступили создатели обоих спектаклей с текстом шекспировской хроники, ибо без сокращений театр XX века ее не играл вовсе: если бы текст шел без купюр, спектакль по «Генриху IV» шел бы всю ночь напролет. Н. Никитин и А. Пиотровский, несмотря на грозные намерения «… совершенно откровенно, неприкрыто, непочтительно отнестись к шекспировскому тексту», обошлись с ним достаточно бережно, сохранив «подводное течение событий». Основная работа с текстом свелась к тому, что практически все реплики, обнаруживающие положительные свойства принца Гарри, были переданы Фальстафу.

Главным героем спектакля стал Фальстаф. Не случайно спектакль назван его именем. С чем была связана такая переакцентировка?

Надо сказать, что основания для подобного прочтения, разумеется, есть. По авторитетному мнению Л. Е. Пинского, «второстепенная фигура Джона Олдкасла из анонимной пьесы, распутного собутыльника наследного принца, разрослась в значительнейшей из хроник Шекспира в грандиозный образ, оттеснивший в силу художественной логики на второй план не только самого принца, но и весь основной сюжет…» При этом концепция постановщиков «Сэра Джона» парадоксально сопрягалась с вульгарно-социологическими установками, распространенными в то время во всех сферах духовной жизни. Герои шекспировской хроники рассматривались создателями спектакля в привычной для эпохи социологической схеме. «Власть имущие» представали откровенно пародийными персонажами, которым противостоял истинно народный герой, наделенный здравым смыслом и несущий в себе заряд бодрости, силы. Им и стал Фальстаф. Многомерность шекспировского образа была заменена яркой картонкой с надписью «народный герой».

Роль Фальстафа сыграл артист А. Лаврентьев. Мнения критиков по его поводу разошлись: одни безоговорочно приняли исполнение актера, другие — отвергли. Но ясно одно: это была самая живая и полнокровная роль во многонаселенном, но, к сожалению, актерски безликом спектакле. «Пока Лаврентьев находился на сцене, — вспоминал В. Рафалович, — действие развивалось ярко и убедительно, как только он уходил — интерес к пьесе у зрителей пропадал». Лаврентьев, «интересный Фальстаф, преодолевающий мудрствования постановщиков»24, жил в спектакле, по-видимому, особой жизнью. Актер лепил яркий образ неугомонного, смешливого, любящего жизнь человека. Его человеческое обаяние привлекало зрителей, а, кроме того, не следует забывать, что львиная доля текста принадлежала в этой постановке именно Фальстафу.

Зато образу принца Гарри повезло гораздо меньше. Поскольку эта роль претерпела значительную «чистку», Гарри — Л. Кровицкий казался «совершеннейшим кретином со всеми признаками вырождения»25, его превратили в «дурачка»26. И хотя критики сами делали крен в область вульгарной социологии, пытаясь выяснить, кто же у Шекспира положительный герой, а кто — отрицательный, они единогласно заявили о том, что представлять Фальстафа народным героем, а принца Гарри идиотом — нельзя.

Буффонная природа спектакля сказалась и на образах шекспировских рыцарей. Многие рецензенты недоуменно разводили руками: что происходит на сцене? Хотспер, Дуглас и прочие рыцари «делают “героические” жесты, говорят деревянным голосом и плохо справляются с боевым снаряжением»27. А. Слонимский констатировал: «Спектакль все время колеблется между пародией и серьезной “исторической” драмой “доброго старого времени”», ибо задуманный пародийный ход не был осуществлен до конца.

82 Завывания актеров, закованных в тяжелые доспехи, воспринимались мучительно всерьез. Этому способствовал и старый перевод З. Венгеровой и Н. Минского — он-то как раз и нуждался в том, чтобы театр «потревожил» устаревшие обороты и стилистически тяжеловесные формы, затруднявшие зрительское восприятие — артисты с усилием произносили «неповоротливый» текст.

Позднее С. С. Мокульский все же разгадал замысел постановщиков: «На самом деле многие трюки “Фальстафа” коренятся в попытке пародийной трактовки рыцарской стороны пьесы с целью ее дискредитации»29. Но в том-то и дело, что шекспировская пьеса сопротивлялась такому решению. Страсти в «Генрихе IV» были подлинными…

Неуспех этой постановки определялся и тем, что во второй половине 1920-х годов БДТ не знал единой режиссерской воли, способной вести за собой коллектив. В постановках БДТ того времени по-прежнему царила эклектика, все так же был очевиден примат художника над режиссером, актер нередко отодвигался на второй, если не на задний план. «Сэр Джон Фальстаф» самым драматическим образом заставлял вспомнить басню Крылова о лебеде, раке и щуке. Привести к общему знаменателю компоненты спектакля не удалось. С этой точки зрения акимовский «Гамлет» 1932 года предстанет хотя и спорным, но куда более цельным спектаклем.

Очевидно, что постановщики «Сэра Джона Фальстафа» хотели выстроить спектакль по популярному в то время принципу монтажа аттракционов. Беда, однако, заключалась в том, что монтаж не получился, обернувшись цепочкой отдельных механически скрепленных эпизодов, построенных порой весьма изобретательно. Комическое не пересекалось, не сопрягалось здесь с трагическим, а ведь только этот контрапункт способен адекватно передать на сцене глубину смысла многомерной хроники Шекспира.

Марков в статье 1928 года писал: «Конечно, былой эксцентризм и намеренное цирковое неправдоподобие — попытки последних лет — более ничего не скажут зрителю»30. Приближалась эпоха 1930-х годов — с иной эстетикой, вкусами и пристрастиями. Близился совсем иной сценический Шекспир — он прочно войдет в историю советского театра.

Но скромный опыт БДТ не прошел даром. И отмеченное толкование Фальстафа как «народного героя», и тенденция к «очеловечиванию», осовремениванию шекспировских героев найдут свое продолжение.

Для Товстоногова обращение к Шекспиру было первым в его творчестве, если не считать спектакля «Много шума из ничего», 83 поставленного в Грузинском театральном институте (1940). Шекспировская постановка появилась между «Мещанами» Горького (1967) и гоголевским «Ревизором» (1972). «Классических героев Товстоногов оценивает заново, не считаясь с предшествующими толкованиями, — писал Б. И. Зингерман, — он рассматривает их проницательным взглядом современного человека, не допуская на их счет никаких иллюзий и обольщений. И вместе с тем в сухом, прозаическом мире он стремится обнаружить мощные истинно трагические мотивы, большие чувства, способные потрясти и перевернуть человеческую душу».

Основной темой постановки стала тема Человека в мире Истории, Человека и Времени. Недаром именно в «Генрихе IV» звучат мудрые шекспировские слова: «Так хочет время, мы его рабы», обозначившие подспудную связь между поступками людей и ходом исторического развития.

Война между феодалами была представлена в спектакле 1927 года как театральная потеха. Товстоногов тоже снимал флер с привычного сценического «романтизма», но иными средствами и не ради пародийной игры. В смертельном поединке сплетались на сцене тела воинов, слышалось их хриплое дыхание. Драки здесь — сшибки человеческих характеров, самолюбий, осуществляемые на пределе человеческих возможностей. В этом смысле Товстоногов отразил современное для 60-х годов понимание Шекспира — «Шекспира без слез».

Отличительная черта концепции Товстоногова состояла и в том, что в ней не отсекались смежные темы внутри глобальной проблемы «герой — мир — время», а наращивались, собирались воедино. Согласно логике режиссера, каждый герой имел ярко очерченную судьбу, обладал своей предысторией, биографией. Эпическое восприятие Товстоноговым событий хроники, «романность» его сценического мышления воплощались в столкновении отчетливо выраженных судеб и характеров. Одной из наиболее мощных фигур спектакля был граф Вустер — Е. Копелян, понимающий, что попал в неукротимый поток событий, который остановить уже невозможно. Не менее ярок был Гарри Перси в исполнении В. Стржельчика. Он упрямо шел к цели вопреки обстоятельствам, бросая вызов и королю, и собственной судьбе. Наряду с темой всепоглощающего властолюбия в спектакль равноправно входила тема одиночества героя — короля, властителя, человека. Одинокими, пусть в разной мере, чувствовали себя почти все персонажи постановки. Рельефнее всего проступало одиночество в образе Генриха IV в исполнении С. Юрского.

Шекспир недаром умертвил своего героя в момент апогея борьбы за власть — тогда, когда Генрих IV узнал о поражении заговорщиков. Трагическое несовпадение духовных и физических возможностей короля убеждало зрителей в существовании исторической неизбежности, сметавшей на своем пути все слабое и негодное. Сам Генрих IV был не в силах понять этого, он по-прежнему ощущает себя центром земли, целым королевством: «Ему кажется: он болеет — больно всем, он умрет — умрет страна… Ему кажется, что королевство — это его собственное тело», — писал о своем герое С. Юрский. Смерть короля омрачена непониманием и холодностью его сына — принца Гарри. «Диалог отца и сына идет в несовпадающих тональностях. Генрих один. Он тянется к сыну, обнимает его. Но чувствует, что один уже навсегда. Пластика по контрасту с предыдущими картинами конкретна и проста: она вся подчинена болезни, борьбе с нею. Руки пытаются содрать пелену с ослепших глаз. Ноги мечутся на широкой кровати, и только боль неизменна и растет».

Как и в спектакле 1927 года, Гарри и Фальстаф были разведены постановщиком, но по иному принципу. Товстоногов снимал шекспировскую проблему «идеального» монарха, выдвигая на первый план другую мысль: режиссер судил будущего Генриха V, не прощая ему предательства. Гарри — О. Борисов с самого начала спектакля был готов к перерождению в будущего короля. В первом разговоре с Фальстафом принц незаметно обнаруживал в себе монарха — его невинные, на первый взгляд, шутки с Фальстафом звучали зловещим предостережением. Дружба с «жирным рыцарем» не была для принца бескорыстной: Гарри охотно проводил время среди простого люда, набираясь житейской мудрости, чтобы в урочный час встать у кормила власти. Поэтому предфинальная сцена, в которой коронованный Гарри не узнавал Фальстафа, была предрешена характером, созданным О. Борисовым.

«Драматична не только и не столько неожиданность совершающегося в человеке психологического слома — в не меньшей степени драматична и его неизбежность», — замечал С. Цимбал. На поверку Гарри оказывался еще более низким человеком, нежели прочие властолюбцы «Генриха IV». О. Борисов снимал тему трагедии власти: его герой совершал предательство, не испытывая угрызений совести. Он сознательно выбирал свой путь и сметал с него всех неугодных. В частности и Фальстафа…

Образ Фальстафа в исполнении Е. Лебедева приобрел необычные черты вопреки толкованию, согласно которому Фальстаф — «бог плоти и дух веселья, мудрец и гаер, свободолюбец 85 и распутник, придворный и люмпен-пролетарий, дерзкий авантюрист и осмеянный герой фарса», — «жирный рыцарь». Шутовство Фальстафа в исполнении Е. Лебедева сродни безумию принца Гамлета, это «маска, дающая возможность говорить правду и оставаться в глубине души самим собой». Трезвость в видении мира у Фальстафа — Е. Лебедева очевидна, однако так же заметно его нежелание подчиняться несправедливым законам жизни. «Невеселым философом» назвала его Н. Рабинянц. Рецензенты спорили по поводу отсутствия в Фальстафе — Лебедеве традиционной ренессансной сочности. Ю. Рыбаков оправдывал подобную трактовку тем, что воплощение «фальстафовского жизнелюбия» неизбежно выдвинуло бы образ на первый план и затмило главную тему «Генриха IV», повторив ошибки спектакля 1927 года.

Думается, дело не только в этом. Товстоногов и Лебедев поставили под сомнение саму идею безоглядного оптимизма, не сдобренного горечью мудрости. Фальстаф в этом спектакле тоже становился героем — своеобразной альтернативой миру бессмысленной кровавой бойни, более того — героем-философом. Хохотун и насмешник А. Лаврентьева и печальный умница Е. Лебедева по-разному «деромантизировали» Шекспира.

Спектакли 1927 и 1969 годов существенно различались и во взгляде на историю. В «Сэре Джоне Фальстафе» единственным ее двигателем оказывался Фальстаф. В вариант текста «Короля Генриха IV», созданный актером и поэтом В. Рецептером, вошли сцены, которых не могло быть в редакции 1927 года: это «необязательные» для сюжета сцены Шеллоу с Сайленсом. Миру феодалов, вдрызг осмеянному в «Сэре Джоне Фальстафе», издевка над выжившими из ума стариками ничего не прибавила бы. В «Короле Генрихе IV» судьи Шеллоу — Б. Рыжухин и Сайленс — Н. Трофимов жили в атмосфере, являвшей «безмятежный мир склероза и маразма». Каждая минута бранной жизни героев «Генриха IV» была равна году мирной жизни судей. Они заняты прозаичным делом: перебирают пряжу, чихают от пыли и беседуют друг с другом. Эпизод контрастно оттенял корыстолюбивую кровожадность воюющих, которые в итоге будут уравнены смертью с выжившими из ума стариками…

Итак, хроника Шекспира в обоих случаях была нужна театру. Создатели постановок пытались «очеловечить», приблизить к современному зрителю героев «Генриха IV». Оба спектакля объединяет подход к шекспировской пьесе, поиски эстетической точки отсчета, обращение к структуре театра эпохи Шекспира, выдвижение образа Фальстафа и трактовка его как альтернативы миру неправедных войн и борьбы самолюбий. 86 Конечно, спектакли по-разному прозвучали во времени. Их разводит и методология постановщиков, и те выразительные средства, которые были использованы, и тональность спектаклей: балаганное веселье «Сэра Джона Фальстафа» нимало не напоминало тяжелую, мрачную, давящую атмосферу «Короля Генриха IV».

Неуспех «Сэра Джона Фальстафа» обусловлен прежде всего отсутствием единой режиссерской воли. Товстоногов, заключая художественную плоть зрелища в рамки жесткой концепции, опирался, как всегда, на индивидуальность артиста, и, может быть, потому его спектакль сохранил свойственную Шекспиру масштабность и многомерность человеческих судеб, мощную стихию людских страстей.

@темы: Познавательное, Любимые люди, Шекспир, Пересечения

---

15.06.2014 в 13:54

Пишет  Lucy:

Связала свитерочек )


У кого есть инстаграмм, лайкните за Шекспира, плииииз, если не сложно )

@темы: Фигурки и куклы, фан-арт, "Гамлет", Дэвид Тэннант

---

18.06.2014 в 13:15

Пишет  Lannire:

Если Ричард II - это тонкие кружева, умная игра слов, хитросплетение интриг, характеров, образов и обстоятельств, то Генрих IV - чистая энергия, бьющая через край. С одной стороны - это молодая, неудержимая и местами абсолютно безбашенная энергия юного принца Хэла и его приятелей, с другой - неистовая, сумасшедшая энергия Гарри Хотспера, такого же молодого (по Шекспиру), но совсем другого по духу, по характеру, рубаки, воина, думающего о славе и чести больше, чем о собственной жизни. Противопоставлением этих двоих и запомнился спектакль, а совсем не образом короля, именем которого названа пьеса. И, как ни странно, не Фальстафа, который, в общем-то, считается едва ли не главным действующим лицом.

Не перестаю сравнивать с "Пустой короной", и все сравнения - не в ее пользу. Если в Ричарде я еще могла думать, что абсолютно необъективно оцениваю его из-за Дэвида, хотя и сам фильм мне даже до спектакля не сильно понравился, то тут вроде бы нет такого фактора, который заставил бы меня быть пристрастной. Я все время думала, что же так цепляло в первой части этой пьесы в фильме, а недавно прочитала в чьем-то отзыве - Хиддлстон слишком тонок, интеллигентен и образован для Хэла. У него же университетское образование на лбу крупными буквами написано! А Хэл - разгильдяй и обормот, по крайней мере, по Шекспиру. Поэтому был эффект не то что бы "не верю", но - неправдоподобности некоторой. А здесь - живое, настоящее, достоверное. Уставший от неудач Генрих, отечный и обрюзгший. Вертлявый мальчишка, не задумывающийся до определенного момента о том, что будет завтра - наследник престола. Фальстаф - старый повеса, трус, выпивоха, "врун, болтун и хохотун"©, и в то же время - трагичная личность, действительно - порождение мира, пришедшего на смену эпохе Ричарда - мира, в котором законы перестали быть непреложными.



Очень быстрая смена места действия, для театра - совершенно невероятная. Съемки с нескольких камер, моментальные переходы с кадра на кадр, сцена битвы при Шрусбери местами позволяла забыть о том, что смотришь запись спектакля, а не фильм.

Сцена перед битвой, когда Хотспер получает известие о том, что подкреплений не будет, что все его соратники либо не успевают, либо передумали идти к нему на помощь - почти зеркало со сцены на берегу в Ричарде (что и подтвердил Оуэн в ответе на мой вопрос), только, как в зеркале - с обратным эффектом же. Если Ричард после таких известий практически сломлен, но заботится все же о своих людях, распуская войско и решая не вступать в бой, то Гарри рвется в битву с безумством храбреца и полным презрением к смерти - своей и окружающих...

В самом начале - призрак Ричарда, плюс постоянные отсылки к предыдущей пьесе...

Множество знакомых лиц, кто-то, как Шон Чепмен - Нортумберленд - в той же роли, кто-то в совершенно других.

Бонусом - после трансляции Q&A с Оуэном Хорсли, ассистентом Дорана на Ричарде и Генрихе. Очень приятный товарищ, говорил не общими фразами, а интересно и по существу. Ну и вообще симпатичный, да)



Плюс переводчик очень хороший - не запинался в словах, хороший язык у парня. И, видимо, человек более-менее в теме, потому что какие-то слова чисто театральные и специфические трудности ему не доставляли.

И да - мы же там записали пожелание удачи для сегодняшней записи второй части!

В общем - очередное большое удовольствие. Надо будет по возможности еще раз посмотреть.

@темы: Впечатления, Том Хиддлстон, RSC, "Ричард II", Энтони Шэр, Шекспир, Пересечения

---

@темы: RSC, "Ричард II", Шекспир, Дэвид Тэннант

---

12-е июля. Нереальное везение. Во всем.
Все накопившееся напряжение и неуютное ощущение в душе, как корова языком.
Сначала прогулка с Юлей и время нереально замедлилось. А потом был "Ричард". Кинотеатр "Горизонт", пришли девочки из моих юго-западных времен и две бесценные для меня вселенные наконец пересеклись. Зрителей было прилично и они пришли смотреть спектакль, а не "время где-то проводить". Это потрясающе - ощутить, как постепенно зал эмоционально объединяется, втягиваясь в происходящее на экране, ощутить эту необыкновенную силу сопереживания и сочувствия. А потом, когда все закончилось и зажегся свет, увидеть сияющие глаза подруг, услышать слова благодарности. Мои бесконечные уговоры наконец нас привели в одну точку, страхи и сомнения оказались напрасными.
А еще, как это получается, что смотришь вещь уже в шестой раз и все ярче, эмоциональнее, чем в первый? Получилось не просто настроиться на нужную волну, а впустить всех персонажей, события в свое сердце и одновременно чувствовать зрителей в зале.
Зрители... Внимательная тишина, которую не могли сломать диковатые звуки, проникающие сквозь закрытые двери из фойе. Дружный хохот, где-то сочувственный, где-то злорадный, временами подкрепленный аплодисментами. Благодарный выдох, когда пошли титры.
Если бы впереди не было 15-го, когда спектакль покинет большие экраны в Москве, то считала это достойным завершением моей эпопеи просмотров "Ричарда II", настолько все было здорово. Но... Осталось еще 15-е. И разве можно не смотреть последний спектакль?

@темы: Впечатления, RSC, "Ричард II", Шекспир, Дэвид Тэннант

---

Со съемок "Эры Альтрона" 13 июня 2014 г.





Отсюда: rdjnews.tumblr.com/post/88698795898/robert-down...

@темы: Съемки, Тони Старк, Роберт, Эра Альтрона

---

@темы: Доктор Кто, Дэвид Тэннант

---

"Судья"

Позаимствовано с просторов Тумблера: iwantcupcakes.tumblr.com/

@темы: Роберт

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Time Lord Victorious

@темы: Доктор Кто, Дэвид Тэннант

---

Неловкая, давящая, гнетущая тишина дважды виснет в "Ричарде". Первый раз на поле поединков, когда Маубрей решил выступить с речью и повисло враждебное молчание. А во второй, когда Ричард покинул зал, где он отрекся. Все стоят со стыда не смея голов поднять, Болингброк смеется деревянным смехом, вскинув голову со странным выражением лица. (То ли музыки-цветов хочется, то ли зарезать кого-нибудь... Цитата) Его только что унизили. По-настоящему. И кто?!! Кого считали ни на что не годной размазней! Слабаком!! Тряпкой!!! Механический смех из глотки. Болингброк пытается сделать вид, что все идет как надо, но не сдержится. Каблуком вдавит зеркало, по лицу волной гримаса ненависти. Как ни прятал, а подлинная правда рванула из всех щелей наружу.

Крайний слева - Омерль; крайний справа - Йорк.

Скриншоты: strangeparticles.tumblr.com/post/88192288383/fo...

@темы: Впечатления, RSC, "Ричард II", Шекспир

---

Мой аакаунт на Mail.ru взломан.
Сегодня обнаружила, что воспользоваться почтовым ящиком там не могу. Заблокирован, а на вводимый пароль он не реагирует. Я помню, что писала в строке пароля. Теперь мне упрямо говорят: неверно. Но этого мало. С апреля МойМир, что я завела из баловства, по уши забит всякой......, ............. Ну вы поняли.
Жизнь не даст расслабиться. Всегда найдется гадость.
Ну что, заводить новый ящик, а этим пусть подавятся?

Радикальные меры не потребовались. Пароль сменила. Сволочи.

@темы: Мысли вслух

---

Жара сбавила обороты. На дверях подъезда листок, извещающий, что с 17-го горячей воды нема по причине ежегодной профилактики. Удачно (надеюсь).
Планы, планы... Жизнь катиться своим чередом и я не заметила, как совсем рядом оказались 12-е и 15-е. "Ричард II" покидает большие экраны. Видимо, это по-настоящему последняя возможность посмотреть его таким. Девочки сказали, что пойдут и я волнуюсь. Очень. Надеюсь, что уже ничто не помешает посмотреть спектакль вместе, и очень надеюсь, что потом они не захотят оторвать мне голову.
Солнце безжалостно выжгло газоны, превратив в блекло-желтый колючий ёжик, в котором застревают бумажки и окурки. Во время последней стрижки агрегат выдыхал серо-черную пыль, с трудом укорачивая сухие стебли. Казалось, еще немного и он начнет кашлять. Да еще ножи затупились и вызубрились. Начальство обещало подумать и решить проблему. Техника должна быть в порядке и помогать, а не создавать трудности. Интересно, а в этом году удастся полакомиться вишней, что растет во вверенном мне дворе? Хотелось бы, ягоды были вкусные, крупные, буквально сыпались с веток.
Погода настроила на расслабленный лад. Спокойно занимаешься делами без напряженной работы мыслей. Пара хозяев-собачников, что ходят мимо меня со своими красивыми питомцами каждое утро, начали здороваться. Приятно. Сколько их вижу, ни разу не замечала дурного расположения духа. А теперь вот они и мне улыбаются. Это поднимает настрой.
Кажется, что поймала удачную волну. Змея сбросила старую кожу.

@темы: Мелочи жизни, Вести из дворницкой, "Ричард II", Мысли вслух

---

@темы: RSC, "Ричард II", Шекспир, Дэвид Тэннант

---

Минкульт увольняет основателя и бессменного директора Музея кино Наума Клеймана

09.06.2014 23:00 Известный киновед работал на этом посту с 1992 года...

---

То-то полегчает раскрашивающим Эйзенштейна!

И спустя несколько часов:

Министерство культуры опровергло информацию об увольнении директора Музея Кино

10.06.2014 08:30 Науму Клейману действительно направили телеграмму о расторжении контракта...

---

@темы: Любимые люди

---

ВРБ гонялся за призраком катарсиса для зрителей "ну вот еще чуть-чуть... все никак...". Я с ним не соглашалась, ибо через очищение прошла на "Носорогах", заработав сверх-встряску и переплюнуть пережитое 2 мая 1989 года невозможно.
У меня другое - мой идеальный спектакль. Что б все в нем нравилось. Что б думать, шевелить мозгами. Что б долго не отпускало. И что бы не взрывом, не истерикой в конце, а мягко, без нажима, что б добровольно окунаться в его мир. И что б пересматривать и видеть новое даже в записанном варианте.
Я давний театрал и что-то на своем веку видела. И вот он - мой идеальный спектакль. Именно мой.
У других может быть что-то еще, ведь все мы разные и это прекрасно.
Всем, причастным к созданию "Ричарда II" - СПАСИБО!!!

@темы: Впечатления, RSC, ОЧЕНЬ ЛИЧНОЕ, Театр на Юго-Западе, как я его помню, "Ричард II", Шекспир, Дэвид Тэннант, Пересечения