читать дальше Конни Хак: Пожалуйста, поприветствуйте Дэвида Теннанта и Грегори Дорана. Только что прошла трансляция "Ричарда II" по всей Великобритании.
ДТ: Это потрясающе.
КХ: И далеко за пределами. По всему миру. Первый вопрос. То, что сценарий написан целиком в стихах, помогало или мешало учить слова?
ДТ: Вообще-то, и то и другое. Поскольку тут есть пятистопный ямб, то в каждой фразе получается по десять ударений, и понимаешь, что должен попадать в ритм и в рифму. Поэтому, когда запоминаешь текст, в голове возникают определённые связки. Но с другой стороны, когда какое-то слово выпадает из памяти, его труднее подогнать, потому что есть определённый ритм. Это же единственная пьеса Шекспира, целиком написанная...?
ГД: Целиком написанная в стихах. И ещё мне кажется, что рифмы, ритм, дают своего рода импульс к движению вперёд. Они заставляют двигаться вперёд. И поскольку из-за ритма задумываешься, какая же будет следующая рифма, это добавляет живости.
ДТ: Из-за этого сначала можно почувствовать какую-то искусственность, каждая фраза идёт как дам-де-дам-де-дам-де-дам. Но в этом что-то есть, если настолько жестко пытаешься выразить каждую мысль таким размером, и есть в этом что-то от диалога. Получаются такие куски...
КХ: Попадаешь в такт.
ГД: Тут нет ничего особо сложного. "I want to go and get a cup of tea’ ("Хочу я пойти и налить себе чаю" - по-русски это не звучит как пятистопный ямб - прим.переводчика) - отличный пример пятистопного ямба. Это как сердцебиение, пронизывающее всю пьесу. Иногда сердцебиение ускоряется, а иногда внезапно останавливается, но если не сохранить это ощущение постоянного импульса, пьеса начинает проседать.
ДТ: Он заставляет тебя рваться вперёд. Иногда это может казаться очень забавным, потому что зрители, сами того не осознавая, следят за ритмом, а ты вставляешь какую-нибудь забавную рифму.
КХ: Какие-то ещё воплощения образа Ричарда II послужили вам источником вдохновения?
ГД: Моё знакомство с Ричардом II началось давным давно, в Стратфорде-на-Эйвоне, где два знаменитых актёра, Йен Ричардсон и Ричард Пэско сыграли роли Болингброка и Ричарда. Это была очень известная постановка. И довольно приятное событие произошло во время костюмированной репетиции или на первом предпоказе, Дэвид?
ДТ: Нет, это было на пресс-показе, в день премьеры.
ГД: Вдова Йена Ричардсона прислала Дэвиду кольцо, которое он носил, играя Ричарда 40 лет назад. И ты его надел!
ДТ: Да, вы его сегодня видели в спектакле, да. Это кольцо, которое я ношу в сцене поединка, где Болингброк и Маубрей противостоят друг другу, это самое кольцо носил в 1973 году Йен Ричардсон.
КХ: Пока идёт спектакль, каково находиться за кулисами?
ДТ: Зависит от того, чем занимаешься. Как только он начинается, это как машина, приходящая в движение, там есть костюмеры, которые следят за тем, чтобы у всех были соответствующие наряды для следующей сцены, люди, носящиеся вокруг, чтобы попасть на нужную сторону от сцены для следующего выхода, люди, готовящиеся к следующей сцене, люди, нервно шагающие туда-сюда. Если у народа есть побольше времени между выходами на сцену, они собираются в столовой и пьют чай...
ГД: У тебя-то не особенно много времени за кулисами. (Смеётся)
ДТ: Да, но я каждый вечер поднимаюсь в столовую во время антракта, просто, чтобы проверить. Буши вечно там, обычно с пирогом, Сэм Маркс любит съесть пирог в антракте, и ещё Омерль и придворные дамы. С этим народом я обычно общаюсь во время антракта, минут по десять каждый вечер. У каждого свой порядок, которому он следует.
ГД: В Стратфорде тоже, актёры быстро меняют костюмы позади зрительного зала, в какой-то момент им нужно надеть доспехи для сцены поединка и они очень тихо одеваются в тяжёлые металлические доспехи.
КХ: Наверное, как только начинается представление, ты в работе и это создаёт настоящий адреналиновый подъём.
ДТ: Да, абсолютно точно. Как только администратор даёт звонок, представление начинается, все на своих позициях, поезд на рельсах и ничто его не остановит.
КХ: Вопрос для вас. Что самое сложное в постановке спектакля для демонстрации в прямом эфире?
(Этот вопрос, заданный ребёнком из школы Тая, заставил Дэвида рассмеяться без причины)
ГД: Сложнее всего было понять, что именно нужно запечатлеть на камеру. Потому что проще всего следовать за тем, кто говорит. Но, например, в какой-то момент речи Джона Ганта Ричард и Маубрей обмениваются друг с другом очень многозначительным взглядом, но ничего не говорят, а нам нужно поймать этот взгляд, поймать эту реакция в кадр. Кроме того, мы поставили камеру на операторский кран, у нас были камеры по обе стороны от сцены, камера на рельсах и вот этот вот громадный кран. Когда Ричард появляется на мостике замка Флинт, этот кран может тоже подняться на самый верх и взять крупный план.
Иногда мы сначала пробовали все варианты, потому что у нас было две репетиции в театре - со зрителями и без. И я чувствовал, что в какой-то момент камера слишком долго занимает позицию, чтобы сфокусироваться на Дэвиде во время монолога о пустой короне, и что камера должна приблизиться раньше. Так что пришлось, так сказать, пойти на компромис: движущийся кадр, но потом его оборвать и перейти к более крупному плану. (смеётся) Но было очень увлекательно выяснять такие вещи, и я думаю, нашей целью стало добиться одного результата и для кино, и для театра.
ДТ: По-моему, как зритель в театре ты можешь выбирать, куда смотреть, в любое время. Тогда как мы, актёры и режиссёр, пытаемся направить вас к тому, что представляем мы. А монтаж в кино и на телевидении ведёт вас. Как ты и сказал, Грег, история не всегда о том, кто говорит в данный момент, так что, наверное, это попытка найти нечто среднее.
ГД: И иногда как режиссёр пытаешься сказать зрителю, куда смотреть, а иногда это не удаётся. И в постановке спекталя для экрана интересно, что можно сказать: "Нет, вы БУДЕТЕ смотреть туда, мне нужно, чтобы вы услышали эту фразу, и поняли, что герой думает об этой фразе". И интересно, что в таком трёхмерном пространстве со сценой, выдвинутой в зал, трудно заставить всех людей одновременно смотреть в одном направлении.
КХ: Были какие-то моменты, которые нужно было подправить или изменить для съёмок?
ГД: Ну, знаете, этот вопрос интересовал всех актёров, потому что у нас была живая аудитория во время съёмок, актёры должны играть на зал, а мне нужно было убедиться, что какой бы кадр ни сделали, мы не должны слишком приближаться, потому что это действительно трудно... помните тот кадр в фильме "Челюсти", где идёт крупный план Роя Шнайдера, когда он видит акулу, и одновременно камера отъезжает - это называется двойной зум [это называется dolly zoom] или вроде того...
ДТ: Гляньте на YouTube - очень здорово...
ГД: Ага. Потому что была опасность, что мы можем подойти слишком близко, скажем, к Дэвиду, пока он подпирает стену RSC...
ДТ: Поскольку это другой тип актёрской игры, думаю, все мы, актёры, немного нервничали, ведь в театре всё немного преувеличено, понимаете, приходится рассказывать историю в большем... жесты должны быть шире, говорить нужно громче, приходится плеваться! В отличие от кино или телевидения. Так что это было немного... потребовалось какое-то время, чтобы всем к этому привыкнуть.
ГД: Мы так и не сделали по-настоящему крупных планов, потому что это было бы в каком-то смысле нечестно. Ведь уровень актёрской игры другой. И мы не фильм снимаем, а показываем живое сценическое представление.
КХ: На какие качества вы делали особый упор, чтобы вызвать у современной аудитории симпатию к Ричарду?
ГД: Он как раз не особо симпатичный персонаж, в том-то...
ДТ: Да, есть такое, особенно в первой половине спектакля. Он довольно неприятный тип. (смеется)
ГД: Он ведет себя по-детски, он топает ножками, он своевольный и капризный. Всё в таком духе. Но затем Шекспир делает очень умную штуку, он начинает менять ваше восприятие. У вас уже сложилось мнение, что Болингброк - отличный парень, и тут вы начинаете сомневаться: может, не такой уж он и замечательный? И вы начинаете сопереживать Ричарду. Я думаю, Ричард в некотором роде вырастает как личность в процессе своего падения.
ДТ: К нему приходит понимание, в скольких вещах он ошибался.
ГД: И что забавно - в сочетании со всей его жестокостью, в этом есть что-то довольно милое.
КХ: А еще довольно мило, когда кто-то, к кому испытываешь неприязнь, оказывается сбит с ног.
ДТ: И это тоже. (смеется)
КХ: Есть ли у вас ощущение, что своим видением вы привносите в пьесу нечто новое и волнущее?
ДТ: Без всякого сомнения, есть! (смеется)
ГД: Знаете, нельзя начать постановку пьесы Шекспира с мысли, что это будет точная, совершенно определенная постановка данной пьесы. Все что вы можете сделать - начать с действительно хорошей группы актеров, а далее все, что вы делаете, происходит на репетициях. И вот это все происходит в настоящем, а на календаре 2013 год - поэтому мы использовали свое собственного понимание текста. И мы внесли в него изменения. Есть один такой особенный момент, который зрители могли заметить: в тексте персонаж, который убивает Ричарда, носит имя Сэр Пирс Экстон, но мы сделали Омерля убийцей Ричарда.
Потому что мы почувствовали, когда изучали исторические свидетельства, что Пирс Экстон в каком-то роде... есть в нем что-то подозрительное. Он не упоминается в истории и похож на вымысел. В общем, это выдуманный персонаж. Омерль же, пытающийся понять как ему найти себе место при дворе нового короля Генри IV, считает, что король дает ему намек: "Докажи верность моему новому режиму, и преуспеешь", - и решает, что это означает пойти и убить Ричарда.
ДТ: А между прочим, с Омерлем очень логично получается. Мы даже на репетициях развили теорию, что именно такая была изначальная задумка Шекспира. (смеется) И какие-то причины, теперь потерянные во мгле веков - может быть, политические - убедили его изменить этот момент. Потому что вся та тема с Омерлем ранее...
КХ: Вы оказываете Шекспиру услугу. (смеется)
ДТ: Именно! (смеется) Мы восстанавливаем то, что должно быть, я уверен. Та часть, где Омерль является к королю: он же сначала собирался его предать, а теперь, мол, передумал и будет хорошим мальчиком - все имеет смысл, как он проявляет рвение и совершает этот поступок. И тем прискорбнее, что два человека, которые были столь близки, оказываются так резко разделены.
ГД: И каждый вечер аудитория ахает в потрясении, когда Ричард сдергивает балаклаву и видно, что убийца - Омерль. Очень печальный момент. Думаю, если бы это был персонаж, появившийся впервые в предыдущей сцене, не было бы такого эффекта.
КХ: Вы ранее неоднократно упоминали в интервью, что Ричард - сложный персонаж, как вы пришли к окончательному согласию насчет его образа?
ДТ: На мой взгляд, когда персонаж сложный - это увлекает, таких персонажей интереснее играть. Если бы все тут было очень прямолинейно, и все побуждения очевидны - не было бы никакого удовольствия от репетиций, нечем было бы прельщать публику. Нужны противоречия, нужно то, что не вызывает одобрения и не сразу обретает смысл. Драма захватывает именно тогда, когда представленные персонажи чуточку непостижимы, волнующи и непредсказуемы.
КХ: Вы сразу же договорились от том, как персонаж будет представлен?
ДТ: Это был постепенный процесс.
ГД: Прежде всего, это важное решение, а именно: хочет ли Дэвид играть Ричарда II? Мы уже работали вместе над "Гамлетом", "Бесплодными усилиями любви" и парой комедий в Вест-Энде, так что выбор Дэвида на роль и его согласие на эту роль являются своего рода контрактом, но это не решение о том, как именно играть роль, а начало обсуждения сущности персонажа. И порой противоречия, о которых упомянул Дэвид, как раз и вызывают интерес к персонажу. Потому что иногда Ричард в одной сцене такой, и совсем другой в следующей.
Мне кажется, Шекспир создаёт характер как бусы. Он может быть ярко голубой бусинкой в одной сцене, жёлтой - в следующей, потом красной, нанизывая их вместе, получаешь шикарное ожерелье. Но если сказать, что вот здесь он немного красноватый и слегка синий, то представление получается мутное. Тогда как Дэвид очень конкретен насчёт каждой сцены, а зрители - это нить для ожерелья. Какая сложная метафора!
КХ: Как вы работали с художником-постановщиком над созданием декораций и общим видом пьесы?
ГД: Когда бы не ставил пьесу Шекспира, приходится принимать ряд решений. Делаем ли современные костюмы, как, в общем-то, поступал и сам Шекспир. Его актёры играли в нарядах елизаветинской эпохи, которые тогда были современными. Или можно оглянуться на 1399 год, когда происходят события, описанные в пьесе, за 200 лет до Шекспира. Мы решили, что в случае с Ричардом II Шекспир пишет пьесу о средневековом короле, о событиях, произошедших 200 лет назад, но говорит он о своём времени. Поэтому мы решили оставить средневековую метафору. Ведь с одной стороны это пьеса о падении средневекового короля.
Но с другой стороны это очень современная история, она о правителе, крепко держащемся за свою власть и думающем, что его право дано ему богом, а другие люди считают, что его нужно сместить ради блага народа. Сегодня по всему миру есть люди, которые подошли бы к этому описанию. Порой, ставя пьесу в современных костюмах, можно усилить параллели, но можно и скрыть их. Возникают мысли, зачем они в современных костюмах говорят о поединках? Сцену поединка очень сложно представить в контексте современных костюмов. Рыцари в доспехах кидают друг другу перчатки, а мы не носим доспехи и не кидаемся перчатками. То есть, представить, конечно, можно. Мы решили оставить средневековый элемент.
С художником-дизайнером Стивеном Бримсоном Льюисом и со всей труппой мы отправились в здание Вестминстер-холл, который находится прямо в Парламенте, под Биг Беном, и этот зал на самом деле построил Ричард II, или перестроил. Там до сих пор вокруг все эти потрясающие ангелы и эмблемы Ричарда. И именно там выставляют великих парламентариев и различных известных личностей, прежде чем похоронить. Это даёт нам подсказку к первой сцене, Вестминстер-холл, который Стивен потрясающе воспроизвел в виде проекции на занавес из цепей. Мы начинаем спектакль с гроба герцога Глостера.
КХ: Вопрос от миссис Джонсон, как вы входите в образ, чтобы сыграть Ричарда II?
ДТ: В смысле, каждый вечер или вообще?
КХ: И то, и другое? Миссис Джонсон не уточнила.
ДТ: И то, и другое. Хорошо, миссис Джонсон. Будьте точнее в следующий раз. Берите пример с меня (смеется). Я думаю, как мы говорили раньше, это то, что мы делаем на репетициях. Ты подходишь к пьесе с какими-то идеями, а затем начинаешь читку, репетиции, работу с другими актерами. Начинаешь делать сцены вживую, и что-то приходит в голову, что-то начинает восприниматься определенным образом. Это эволюционный процесс.
ГД: У нас была одна интересная репетиция, когда мы решили визуализировать реакцию Ричарда на приходящие плохие новости - о том, что все оставили его, все войска исчезли и он предоставлен самому себе. И когда появляется последний вестник с худшими известиями, я сказал Дэвиду: "Почему бы тебе не использовать стулья и что ты еще найдешь в комнате, для того чтобы защитить себя". И это стало действительно интересной частью сцены, потому что он говорил: "Сообщите мне известия" и одновременно сдвигал стулья, создавая стену вокруг себя. И я понял, что это можно использовать каким-то образом, потому что это демонстрирует, как он одновременно говорит "Да, скажите мне" и "Нет, я не хочу знать".
ДТ: Так ты развивал эту идею и в то же время думал, как он будет выглядеть? Как это будет восприниматься?
ГД: Будут ли у него длинные волосы? (смеется)
ДТ: Будут ли у него длинные волосы (смеется). Иногда длинные. Накрашены ли у него ногти золотом? Да, он такой. Носит ли он доспехи, как окружающие его люди... И мы подумали - вообще, его окружают большие грубые парни в доспехах, но он вместо этого выбирает распущенные волосы и красит ногти золотом.
ГД: Он создает образ царственности таким образом. В его финальном появлении в замке Флинт он действительно постарался, чтобы его появление было настолько царственным, насколько возможно.
ДТ: У Ричарда есть эта идея о том, что он связан с Богом. Он постоянно говорит об этом, что он приближен к Богу, что он связан с ангелами, и это дает ему чувство, что он не такой, как все. Но в итоге все разваливается и Бог его не спасает, и ему приходится иметь дело с тем, что происходит во втором акте.
КХ: Каковы сильные и слабые стороны Ричарда II?
ДТ: О некоторых мы уже говорили. Его целеустремленность, тот факт, что он уверен, что никогда не ошибается, могут быть и силой, и слабостью, вы можете это описывать как достоинство или недостаток, - в зависимости от вашей точки зрения. Он очень красноречив, он очень одарен в том, что касается умения выражать свои мысли. Он, возможно, не величайший в мире политик, что не очень хорошо для человека, который должен руководить страной.
ГД: И, знаете, было довольно опасно для Шекспира ставить эту пьесу в царствование Елизаветы. Потому что между Елизаветой I и Ричардом II есть множество параллелей. У Елизаветы не было детей, у нее была провальная кампания в Ирландии, она окружила себя тесным кругом особых советников, на которых она очень полагалась, и она почти придушила народ налогами, - и все это делал и Ричард. Елизавета узнала в портрете, изображенном Шекспиром, многие свои черты, она отлично выразилась: "Я - Ричард II, несомненно". Для меня это означает, что это удивительно точное изображение того, как люди цепляются за власть, неважно, происходит это сейчас, в XXI веке или тогда, в XVI.
КХ: Как эта пьеса отражает сегодняшнее положение монархии в обществе и какие вопросы она ставит?
ДТ: Отлично!
ГД: Я думаю, что в некотором смысле она не столько о монархии, сколько... Столько людей, к которым можно было бы ее приложить, персонажи вроде Мугабе в Зимбабве, который не отказывается от власти, и, конечно, в Сирии сегодня. Пьеса настолько же о сегодняшней Сирии, как и о средневековой Англии.
ДТ: Разница в том, что сегодня наши монархи не управляют страной. Скорее можно говорить о президенте или премьер-министре. Но остаются все равно интересные вопросы о королевском роде и о том, что он означает, не унаследовали ли мы что-то от тех времен, когда все верили в Богом данную власть править. Когда тот факт, что вы рождены в королевском роду, означал, что у вас есть это право. Но когда посмотришь на историю, как люди сменяли друг друга на троне и решали, что они были призваны Богом править, насколько все это было неустойчивым... Вот это интересно.
ГД: Думаю, еще вопрос в том, когда власть выдвигается на первый план. Очевидно, что сначала Генрих IV - Болингброк - говорит, что он пришел только затем, чтобы вернуть свои владения и права, которые у него отобрали, унаследованное им от отца герцогство Ланкастерское. Но очень скоро он начинает говорить: "Погодите-ка, может, я должен стать королем". И никто не говорит, что он должен стать королем, его захват власти экстраординарен, и это такое шаткое основание для его правления, что в конце, когда появляется призрак Ричарда, мы понимаем, что его правление будет омрачено тем фактом, что он сместил Ричарда II незаконно.
ДТ: Это любопытно, мы были в Вестминстерском Аббатстве и нас провели в комнату, где умер Генрих IV, и потолок там расписан эмблемами Ричарда II, так что Генрих умер, глядя на символы Ричарда II на потолке. Его буквально до смерти преследовало то, что он сделал.
КХ: Вопрос Дэвиду: насколько сильно вы влияли на то, как должна быть поставлена пьеса, или вы просто делали то, что вам говорили?
(оба смеются)
ДТ: Я всегда делаю то, что мне говорят! Я стою там, где сказано, я произношу слова... Я думаю, с декорациями определились до того, как мы начали, просто потому что так надо, с театральными постановками очень много работы и всего шесть недель репетиций, так что такие вещи, как должна выглядеть сцена в общих чертах были определены до того, как мы начали репетировать. Но потом многое развивается в ходе репетиций, так что может что-то сдвинуться и измениться.
ГД: Я помню, когда мы ставили "Гамлета", мы вместе решили, что будем играть в современной одежде, и Дэвид решил, что он хочет носить футболку со знаком Супермена, а я сказал: "Ну, может не Супермен, может что-то вроде с такими Геркулесовскими мускулами". Но в следующей же шекспировской постановке он надел футболку со знаком Супермена!
ДТ: Да, я играл два года спустя и действительно надел. Так что в итоге я ее получил.
КХ: Ричард был коронован, когда ему было десять лет, как вы думаете, насколько сильно это на него повлияло?
ДТ: О, думаю вот это действительно важно. Но тут надо быть осторожным, история вступает в противоречие с тем, что написано в пьесе, а мы ставим пьесу, мы рассказываем историю, написанную Шекспиром, что иногда не соответствует историческим данным. Но тот факт, что Ричард был коронован, когда ему было десять, означает, что у него никогда не было обычной жизни, нормального детства, которого, впрочем, у него и так бы не было, как у члена королевской семьи, но тем не менее. С десяти лет ты - помазанник Божий на земле, никто никогда не говорит тебе, что ты неправ. Никто никогда не запрещает тебе что-либо. Вдумайтесь, в десять! Порой надо, чтобы тебя ругали.
ГД: И он был коронован в десять, потому что умер его отец. Его отец должен был быть королем.
ДТ: Именно.
ГД: Так что у него никогда не было отца. У всех остальных в пьесе есть, у Болингброка - Джон Гонт, у Нортумберленда сын Гарри Перси, у Омерля отец - Джон Йоркский, у всех есть эти отцовско-сыновьи отношения, а у него нет.
ДТ: Думаю, это очень влияет на то, каков Ричард, и какие ошибки он совершает.
КХ: Ваша любимая Шекспировская пьеса?
ГД: Конечно, "Ричард II"!
КХ: Вы не могли ответить по-другому!
ДТ: (смеется) Сейчас это так.
ГД: Это всегда то, над чем ты сейчас работаешь.
КХ: Как вы думаете, Шекспир правдиво передал настоящий характер исторического Ричарда II?
ГД: Ну, думаю, Шекспир не просто так выбрал лишь последний этап его правления, последний год из всего царствования. Стоит помнить. что Ричард был очень молод, он был всего лишь подростком, когда он подавил крестьянский бунт. Он был очень храбр, он вышел лицом к лицу к толпе разъяренных людей. Не думаю, что Шекспир был особо справедлив к Ричарду, но с другой стороны, мне кажется, Ричард тоже не был лучшим из королей.
ДТ: Да. Есть множество свидетельств, позволяющих предполагать, что Ричард немного сдал в последние годы и, конечно, Шекспир играет на этом. И исторически это более достоверно, чем многие...
ГД: Более достоверно, чем "Ричард III", например.
ДТ: Да, именно. И это все же спектакль, Шекспир писал пьесу, не спектакль. Но она достаточно хорошо основана на фактах.
КХ: Время для последнего вопроса, из школы Принца Генри. Как вы думаете, Ричард сам по себе эгоист, или поддается влиянию других?
ДТ: Это Принц Генри спрашивает?! (смеется)
КХ: Если вас короновали в десять...
ДТ: Я думаю, тут трудно провести параллели с реальной жизнью.
ГД: Вам следует найти близких советников, и если люди, оказавшиеся рядом, -нечестные и жадные, вероятно, вы сделали неверный выбор.
ДТ: И твои дяди, все люди вокруг, все, возможно, задаются вопросом, почему не они на троне... Я думаю, он был в очень трудном положении, и я думаю, что он сделал все, что мог в очень сложных обстоятельствах. (смеется) Я на стороне Ричарда!
КХ: К сожалению, наше время истекло. Спасибо всем, кто к нам присоединился и спасибо нашим гостям. Хотите что-нибудь добавить напоследок?
ГД: Надеюсь, всем понравилось.
ДТ: Возвращайтесь в следующем году на первую часть "Генри IV". Узнаете, что будет дальше.
Сегодня особый день. Сверх-особый день. 25 лет моим первым "Носорогам" на Юго-Западе. Не планировала. Да просто не знала об этом спектакле. Решение остаться на вечерний спектакль было чистой авантюрой и нарушением незыблемых правил послушания в нашем доме. Ну а потом... термоядерный взрыв - ничто по сравнению с тем, что со мной сотворил этот спектакль. Я в неоплатном долгу за это чудо. "Я - человек. И останусь человеком до конца. Я НЕ КАПИТУЛИРУЮ!" (Эжен Ионеско. "Носороги")
Продолжаю попытки описать ту бурю, что зовут "образ короля Ричарда II в постановке Грегори Дорана". Энергетика Тэннанта в этой роли время от времени превращается в мощнейший ураган. Это не совсем метафора. Просто все это время пытаюсь подобрать слова, отражающие, что он творит и моего ощущения от происходящего на сцене. Но здесь снова надо помянуть добрым, благодарным словом режиссера, не бросающего своих актеров на произвол судьбы по принципу "я сказал - играем, а далее сами по себе как знаете" и умело расставляющего необходимые "подпорки" и мотивации. Иначе из-за таких нервных потрат вас вынесут вперед ногами после первого же спектакля, будь вы даже Микулой Селяниновичем. Да и зрители уйдут в недоумении "ну и зачем это всё". Образ Ричарда раз и навсегда поставил для меня точку в вопросе "Тэннант плохой актер". Почти не реагируя, могу читать подобные безапелляционнные утверждения, желая уяснить еще одно мнение и оставаясь при своем. Этот спектакль - одно из самых сильных переживаний и, более того, он - одна из тех немногих вещей, что изменили мою жизнь, изменили меня. Точнее, "Ричард" помог разобраться в себе. И произошло без сильных встрясок и сверх-напряжения. Как-то само собой. "Плохие актеры" на это не способны. (Беру в кавычки, потому что такого термина для меня не существует; есть "мое-не мое", "цепляет-не цепляет".)
Но вернусь к самому спектаклю. Замок Флинт можно условно поделить на три части. Первая: прибытие под его стены мятежников и речь короля. Вторая: король и Омерль. Третья: во дворе замка. Болингброк прискакал явно с желанием биться. В нем охотничий азарт "тащить лису из норы". Прикидывает силу укреплений, хорохориться перед своим окружением, шлет Нортумберленда парламентером. И что-то неуклюже он тут выглядит. Угрожающе, но не шибко в себе уверенным. Формально Ричард по-прежнему на троне и тут либо окончательно заделаться узурпатором, либо хоть как-то приличия соблюсти. Добавочка: собираясь в Лондон, Болингброк везет с собой кровавую добычу - головы ричардовых любимцев - выставить потом насаженными на пики на городском мосту, что б народ мог ими любоваться. А может послал эти мешки впереди себя? И тогда этот трофей поджидает Ричарда на обратном пути... Весть о казни без суда и следствия столь ужасна, что короля затошнило; ломаясь пополам, падает на колени, а потом не то что кричит - воет. Все это в один миг перед глазами, пока Болингброк самоуверенно вещает, выпятив грудь. В такой манере себя ведут на войне перед противником. Вопрос: он знает, что Ричард велел распустить войско? И опять в памяти сцена на берегу и то чувство с первого просмотра - Ричард не хочет проливать понапрасну кровь. Драка за корону для тэннантовского короля - бессмысленная жестокость. Он уступает там, где прочие шекспировские монархи упоенно размахивают оружием. Нортумберленд отчалил. У короля вид, будто он не переговоры вел, а неподъемный груз в одиночку тянул волоком на кручу. И тут для меня возникло "зеркало внутри зеркала":
Так что ж король ваш должен делать? Сдаться? Он сдастся. Должен быть низвергнут он? Всему он подчинится. Королевский Свой титул должен потерять? Бог с ним! Я драгоценности отдам за четки, Дворец великолепный - за пустыню, За рубище - роскошный мой убор, За чашку грубую - резной мой кубок, За страннический посох - скипетр мой, Всех подданных - за пару образков И всю мою обширную державу - За маленькую бедную могилку, Безвестную могилку. Или пусть Меня зароют на дороге людной, Где все снуют; и подданных стопы Пусть попирают голову монарха: Ведь сердце мне они живому топчут, - Что ж голову в могиле не топтать? - (перевод А.Курошевой)
все эти рассуждения отразятся потом в тюрьме:
Я все раздумывал, как мне сравнить Темницу, где живу я, с целым миром; Но так как в целом мире много тварей, А здесь - одно лишь существо, я сам, Мне трудно это; все же постараюсь! (Перевод Курошевой. Его использовали в трансляции, поэтому перешла на него.)
Как объяснить, что это надо видеть и слышать? Как описать светлую иронию? Как описать ощущение, что тяжкий груз сброшен? Без особого почтения держа в руке корону за резной зубец, король стоит, прислонившись к поручню и в его его облике, в глазах, устремленных вдаль что-то такое щемящее и родное. Да провались Болингброк со всеми своими претензиями! Какими мелочными скотами все сейчас выглядят с их возней возле трона против этого взгляда и чувства свободы, дающей способность насмехаться над самим собой. Кто сказал, что Ричард размазня и тряпка? Сильный человек способен почти пропеть с улыбкой и шутливо обыграть этот вариант отречения. Слабак расползется мокрой лужей, забыв про самоуважение. - Омерль, ты плачешь?.. Осторожное прикосновение кончиков пальцев к вздрагивающему от рыданий плечу. Попытка заглянуть в лицо. Пошутить. Не вышло. Коварный текст, написан патетично. А тут... - Well. ...Well. Ничего не помогает, кто-то так расклеился, что... Омерль резко обернулся. В этом на миг сквозит какое-то раздражение, даже озлобленность. Словно не произнесенное "меня убьют?". Такой не способен подумать "нас". Мое знакомство с этой постановкой "Ричарда" началось с четырех скриншотов этой сцены. Последний из них заставил ахнуть.
Жаль, что не сделали еще несколько кадров, как Ричард поворачивает голову и как он смотрит. В зрительном зале совсем тихо... У нас случается по глупости смеются. Объектив камеры впервые подбирается достаточно близко, давая мне возможность видеть его лицо почти вплотную. И всякий раз в этом месте сердце мое чуть притормаживает. Что ж, если кто-то что-то там "увидел", то поздравляю, недалеко ж вы убежали от тех средневековых сплетников, с упоением описывавших "сам не видал, но осуждаю" "неподобающие отношения" королевской особы. Доран одним махом предъявил и то, с чего такое могло поползти и то, что он доверяет своим актерам, да и зрителям. Словом, каждый думает в меру своей испорченности. Для меня это абсолютно целомудренный кусочек. Не зная сколько ему еще осталось и не имея другой возможности, Ричард таким образом прощается с жизнью. Гамлет это выразит словами про жизнь и смерть воробья. "Кто не знает своего часа отчего не собраться заблаговременно...". Ричард, целуя Омерля, прощается со всем что любил и было дорого, к чему привык с детства. Хрупкое, почти ускользающее чувство бесконечной нежности, настолько чистое, что это не выглядит подглядыванием в замочную скважину. И снова боль. Они по-разному себя ведут. Омерль с надеждой как-то выкрутиться и Ричард с почти гамлетовским "будь что будет". Оба не знают, что именно их ждет и оба чувствуют смерть, подошедшую вплотную. От этого страшно. Чувство бесконечного восхищения игрой актеров сменяется жестокой печалью. "Поцелуй Иуды" вывернутый в обратную сторону. Жертва, сама того не подозревая, наперед простила своего убийцу. Ричард заставляет Омерля улыбнуться, шутливо примерив на его голову корону. А затем - и это всегда вызывает восхищение - мгновенно преображается. На фаворита вновь смотрит государь, не друг. Лицо вновь резко очерчено, в оправе длинных волос, увенчанных короной. Словно опущенное забрало, выражение надменности и презрения закрывает и от вернувшегося Нортумберленда и от встречи с Болингброком. Они не стоят того, что б видеть человека. Не разглядели вовремя, а теперь и подавно. Он идет навстречу своей судьбе так, что вижу в нем того подростка, что отважно вышел к разъяренной толпе взбунтовавшихся крестьян. И кого тут больше: режиссера, поставившего спектакль или актера, играющего каждый вечер, не знаю. Да и какая разница?!.
21.10.2013 13:03 Автор: Майкл Биллингтон (Michael Billington) Перевод: Элина Богданова
Дэвид Теннант в роли Ричарда II
Этот спектакль - первая веха шестилетнего плана Грегори Дорана - представить в Стратфорде все пьесы Шекспира. Следует сказать, что его собственная, прекрасно сделанная, детально проработанная постановка задает высокую планку как для него самого, так и для других режиссеров.
Завораживающая игра Дэвида Теннанта, становящаяся все мощнее по мере того, как Ричард лишается власти, напоминает нам, что Королевская Шекспировская компания - ансамбль, парадоксальным образом нуждающийся в звездах.
Доран, с его бережным отношением к материалу, проливает свет на предысторию шекспировской пьесы. Для публики важно узнать изначальный грех Ричарда - санкционированное им убийство его дяди, герцога Глостерского. В начале постановки Майкла Бойда 2007 года Ричарда небрежно переступает через труп герцога. Доран же перед появлением Ричарда показывает нам похоронный обряд под аккомпанемент трех сопрано, поющих религиозные гимны на верхней галерее, и герцогиню Глостерскую, скорбно склонившуюся над могилой мужа. Очевидно, что двор погружен в траур.
К тому же эта прелюдия дает Теннанту необходимый контекст для дальнейшей работы. Его Ричард, в парчовом одеянии и с волосами как у Христа, поначалу распространяет атмосферу апатичной скуки, в то время как его дородные бароны обвиняют друг друга в предательстве. Но есть один волнующий момент, когда Теннант бросает пронзительный взгляд на изгнанного Маубрея, точно провоцируя его рассказать о роли короля в убийстве Глостера. Теннант играет смесь скрытой вины с беспечным пренебрежением настоящей политикой, когда Ричард конфискует земли и состояние Джона Ганта после его смерти: этот момент здесь усиливается тем, что нам показывают, как увозятся эти сокровища.
Сила Теннанта, как мы знаем по его Гамлету, в быстроте мысли и почти мальчишеской уязвимости. И, хотя ему под силу передать изысканную лиричность языка, еще лучше ему удается показать то, что Ричард учится ценить королевский сан лишь после того, как его теряет. Во время своего падения Теннант легко отказывается от короны, в какой-то момент он игриво возлагает ее на голову своего обожаемого Омерля. Но в сцене свержения в Вестминстере, где Теннант играет на пределе, он дразнит Болингброка, предлагая «хватать корону» и, когда его противник тянется к приманке, немедленно опрокидывает ее, точно превращая в падающее ведро. Самое большое достижение Теннанта в том, что он пробуждает в нас симпатию к тому, кого садовник называет «расточительным королем», который оскорблял власть, имея ее, достиг трагического величия в падении.
Но эта постановка, с элегантным дизайном Стивена Бримсона Льюиса, в котором сочетаются исторические костюмы с проекциями на заднике сцены, определенно не шоу одного актера. Болингброк Найджела Линдси излучает опасность, он воспринимает разрешение Ричарда вернуться из ссылки с мрачным презрением и открыто насмехается над аффектированными позами свергнутого короля. Приятно видеть, что многие ветераны RSC находятся в прекрасной форме, играя ключевые роли.
Оливер Форд Дэвис великолепен в роли герцога Йоркского, он очень точно передает как комичность, так и страдание человека, которого разрывает между наследственной верностью короне и признанием власти Болингброка. Джон Гант Майкла Пеннингтона - прекрасный портрет умирающего человека, снедаемого ненавистью к Ричарду, предающему свою страну. Скорбь седовласой герцогини Йоркской в исполнении Джейн Лапотер превращается в неукротимую жажду мести.
То, что билеты на представления как Стратфорде, так и в «Барбикане» практически полностью распроданы, во многом заслуга звездного статуса Теннанта. Но это лучшая труппа RSC за многие годы, и постановка Дорана раскрывает суть этой непростой пьесы, поднимающей вечный вопрос - когда же можно законно сместить откровенно порочного правителя. В шекспировской пьесе речь, возможно, идет об Англии XIV века, но это вневременная политическая драма.
«Ричард II» в Стратфорде-на-Эйвоне в Королевском Шекспировском театре с 10 октября по 16 ноября 2013 года; с 9 декабря по 25 января 2014 года - в театре «Барбикан» в Лондоне.
Silverstone, 1991 | Ayrton Senna and Nigel Mansell
Сегодня 1-е Мая... Но захотелось вспомнить, что Формула-1 не только опасный спорт, там бывали и смешные моменты. Сейчас это технически невозможно, вот так проехать на болиде соперника. По крайней мере так объясняли комментаторы трансляций гонок в том году. Но к счастью есть старые записи и можно увидеть, как Найджел Мэнселл подвозит Айртона Сенну на своей домашней трассе.
Это не отзыв, а скорее попытка отразить поток сознания. Зафиксировать увиденное и как это отразилось в памяти. Вышло длинно.
Гордое "God save the King!" в этот раз сменилось для меня мягким и певучим "sweet Richard". Король-раззолоченная маска и король-человек. Безумно интересно наблюдать, как один постепенно уступает место другому. Появится в самом конце первого действия и заполнит все пространство во втором. читать дальшеКороль. В самом начале даже не маска. Броня! Слепит, как солнце. Манерный голос, картинные позы. Больше похож на актера, играющего любимую роль и ждущего положенных аплодисментов. Фавориты с готовностью хлопают, сияя умильными улыбками. Море восторга. Ой, где это все будет потом... Но пока король должен отреагировать на ссору двух подданных. Старается притормозить обоих. Сколько намеков "прекратите!". Не унимаются даже на окрик!.. Монарх вынужден уступить, чем жутко недоволен. Поле поединка. Почему он так нервничает? Почему так взвинчен? Только из-за нелюбви к кровопролитию или что-то еще?.. По мере приготовлений уже не сидит на месте, а меряет пространство широкими шагами. Что-то ни разу меня не тянуло смотреть на рыцарей, глаза невольно устремлялись к натянутому, как струна, Ричарду. Почему остановил в последний момент?!. Забавно задавать себе такие вопросы, зная пьесу, зная спектакль. И тем не менее боюсь упустить малейший жест, пока король спешно совещается с фаворитами и Гонтом. Обожгло, когда пораженный приговором, Норфолк пытаясь удержать короля, почти хватает его за руку. Как объектив поймал позу, жест, взгляд. Глаза монарха пылают ужасом и оторопью. Да как посмел до-тро-нуть-ся!.. Вот именно с этого мгновения, когда смотрела впервые, спектакль перестал быть просто интересной постановкой, а начал превращаться в нечто большее.
Говорила, что король напоминает мне птицу. Стремительные движения, летящие жесты, свободные руки. В "домашней" сцене, скинув парадное платье, он буквально порхает, нацепив корону на руку, как сумочку. Эта деталь рассмешила, отозвалась внутри какой-то веселой песней. "Джон Гонт при смерти." Торопливые сборы, нахлобучив корону на голову - "не пропустить бы!..". Эта цитата из другого произведения, просто глядя на происходящее сама собой всплыла. Теперь могу себе позволить роскошь рассматривать отдельные моменты словно под увеличительным стеклом. У короля есть гримаса, когда происходит что-то не шибко ему приятное или что-то говорят и он способен это стерпеть, то словно давит зевок. Глаза при этом становятся какими-то отсутствующими. Ричард словно позволяет себе попутешествовать где-то "не здесь" пока там заходятся в стенаниях и плаче. Не думайте, что не слышит. Еще как слышит. И если чаша терпения переполнилась, последует вспышка гнева. Во всей красе это будет у Гонта, где король снимать голов не стал, а вот за грудки потаскал, так, по-родственному. Но ведь Гонт сам напросился. Все что он наговорил королю, никак не вяжется со сложившимся образом борца за правду, произносящего патриотичные монологи. Вероятно этот "угол обзора" многих сбил с привычных ощущений и вызвал отторжение. Но ведь Гонт воспевал войну! Рыдал, что Ричард - плод несбывшихся ожиданий - не воюет, предпочитая мир, а это - унижение, это отказ от доходов. А уж что потом наговорил, чувствуя безнаказанность... Оскорблений в чистом виде. Он так и не простил, что "король беспечный" давно не слушает его "мудрых" советов,(устав терпеть всесилье дяди, отстранил от управления государством, которым Гонт занимался при малолетнем Ричарде). Все это мелькнуло в памяти в один миг, когда король разжал пальцы и шагнул в сторону. А вот пока шипел, они с Гонтом ой, как были похожи. Ну что поделать, родня... (Там еще слоями: да, лишь четвертый сын... призрачный шанс на корону, и обязан слушать старшего, что носит прозвище Черный Принц, он-то и наследник... и завещать престол успел малолетке! Обскакали!!! Зависть.) Это уже режиссер. Он, почитав внимательно текст, предложил вслед за Шекспиром: а если хорошенько подумать?.. Да, Ричард эгоистичен и высокомерен, но с раннего детства он слышит лесть и вечные напоминания о величии отца и деда. Если внимательно смотреть спектакль, то там ярко видно, что ему не на кого опереться. На фаворитов, которых числит друзьями? На старого Йорка? На нескольких мелких баронов?.. Все, кто остался верен Ричарду, не то что власть - заговор толком организовать не сумели. Не нашлось в их среде своего Нортумберленда. Может, потому что королю не симпатичны жесткие, грубые солдафоны. И он не сумасшедший, хотя окружающие порой делают странные глаза у него спиной, не понимая, что он говорит и почему так себя ведет. Практически в одночасье оставшись один, без какой бы то ни было поддержки, Ричард держит удар. Да так, что тюремщики заходятся от ярости. Я знаю, что этот король не ангел с крылышками и не все его поступки приводят в восторг, но... "Завоевать корону - великое деяние. Отказаться от нее - деяние божественное." (Фридрих Шиллер. "Заговор Фиеско в Генуе") Мятежникам нужен привычный король, "первый среди равных", свой, а не "величество", повелевшее не сморкаться в рукава и обращаться к королю особым образом. Великолепная находка: длинные, свободные волосы Ричарда. В тюрьме спутанную гриву подвяжут веревочкой. Словно цепей мало. Бегот при Ричарде носит волосы распущенными. А переметнувшись на сторону Болингброка, тут же "зализывается", собрав их в жиденький хвостик. Этакий визуальный образ "отречения от заблуждений". Я теперь вижу, как Ричард берет из его рук зеркало, какое у него лицо. Больно. Кто-то сказал здесь, что образ короля сопровождает боль. (Прошу прощения, что не могу сразу вспомнить имя.) У нее тоже множество оттенков. Например, ноющая безысходность, когда Ричард подобрал брошенные сапоги. И сделал это сам в глухой стене одиночества. Там на сцене еще персонажи, но у меня внутри какая-то глухая тоска: он совсем один, вот с этой минуты... один... Несколько минут назад его трясло, голос захлебывался, глаза потемнели. Обрушившейся беды слишком много, тело с трудом справляется. С гримасой ужаса и омерзения отшвырнул корону, длинные пальцы дрожат. Малость испуганный епископ как нянька: корону подобрать - ох, предзнаменование дурное! - на головушку обратно надеть, волосы поправить. На него смотрят измученные глаза малого ребенка. Так, теперь под белы ручки подхватить... Омерль пришел на помощь... на ноженьки поставить... Память машинально швырнула к русским сказкам про недужных царевичей. Это немного защитило от муки видеть Ричарда таким. И - в который раз - они это играют каждый день?!! А потом кадр, где на все мои эстетические клавиши нажали в удивительно-правильном порядке. Замок Флинт. Еще одна замечательная придумка. Король шепотом диктует Омерлю, что надобно ответить Нортумберленду, а фаворит громко выкрикивает его слова, но в какой-то момент спотыкается. Язык не поворачивается повторить. Ричард медленно кивает, глядя в одну точку. Голос Омерля садится на тормоза, словно жестоко простыл. Этот кивок да разобрать пошагово на скриншоты! Господи, какое у него лицо! Потрясающе красивое, скульптурно-выточенное. Начисто забываю про театр, про ремесло актера. И именно здесь для меня расколется и беззвучно рухнет "король-маска", полностью открыв человека. В общем, тут я влюбилась. 22-го в взяла с собой в дорогу книжку. Текст "Ричарда" на английском закрыл от включенного в лайне радио. Зато на спектакле напечатанные строки запросто вставали перед глазами. Звук и буквы стали совмещаться. (Не смейтесь. Для меня это прогресс.) На субтитры стараюсь вообще не обращать внимания. А еще со зрителями повезло. Ни одного включенного гаджета! Счастье. В конце первого действия сидели тихо-тихо, ни ёрзанья, ни смешка. Уф-ф!.. А на втором наш зал просто умер, тишину можно было взвешивать, такой она была. Но когда все закончилось, такой теплый общий вздох. На выход никто не торопился. А у дверей симпатичная барышня всем дарила рекламные розетки "Дня Доктора": "Возьмите на память...". Сначала народ не понял зачем это, а вглядевшись, обрадованно стал разбирать. Там же Дэвид...
На этом пока прервусь. Продолжение, если соберусь с духом....
Двадцать лет прошло, а до сих пор не отпускает. "Чёрный уик-энд" Гран-при Сан-Марино 1994-го года. Двое погибших. Ну почему не отменили тогда ту чертову гонку?!!... Завтра 1-е Мая.
На канале СТС по субботам запустили сериал "Агенты Щ.И.Т.". Обнаружила агента Коулсона выжившим. Вот только не надо мне этого "счастья". Надеялась, что все это дурная шутка, ан нет. И разобиделась. И за Локи (что ж вы его таким слабаком выставляете? какого-то человечишку не смог пришить!) и за свою безразмерную скорбь и за то, что "его звали Фил" превратили в балаган. А было так мощно и красиво!... Да умейте ж вы остановиться. И настоять на своем. Если коротко: у меня чувство, что надо мной посмеялись.
12 и 22 апреля была на "Ричарде II". Выложить одним махом впечатления не получается. Решила разделить написанное (очередная простыня безразмерная получилась) и рассказать пока о не столько о короле, сколько о других персонажах.
читать дальшеАпрель подарил мне еще два свидания с полюбившимся спектаклем. Порой даже неловко за свой щенячий восторг. Но причин радоваться у меня множество. И сколько деталей, сколько подробностей, какие хочется рассматривать, сопоставлять, делать выводы. Ну вот например: у дяди короля, герцога Йорка дырявые носки! Помните? Пока он требует подать сапоги скакать к новому королю с доносом на сына своего и перебрёхивается с женой, скидывает обувку и на левой ноге пальцы торчат в большой дыре! Я даже не поверила своим глазам. Вопли герцогини, веселящиеся зрители в зале, все это отсекла неожиданная деталь, которую может и видела прежде, но не замечала. Почувствовала, что хохочу практически в голос. Может, оно и к лучшему - разбавить напряжение смехом.
Еще куча "неричардовых" реплик параллельным потоком. И первая - из "Гамлета": "Увижу в церкви, глотку перерву" - буквально витает в воздухе в самом начале спектакля. Все дергаются на появлении Норфолка, Болингброк кидается наперерез. Неизвестно, какой сюжет подарили б эти похороны, если бы не прибыл король. Но и тут... Господа, он же в белом! На похороны, как на праздник. Надо было сильно не любить родню, что б так демонстративно игнорировать повод собрания. И сразу видно, кто в "партии" короля, а кто - Гонта. Резануло, что взывая к отмщению за Глостера, обвиняя в этой смерти Ричарда, родня забывает о том кем им приходится король. Брат им дороже племянника. Возникло "зеркало": кто-то в окружения короля подсуетился, услышав неосторожное слово про Глостера, брошенное в сердцах и решил проявить инициативу. В конце постановки та же прыть. Почему-то не вериться, что Ричард напрямую замешан в убийстве дяди Глостера. Он слишком спокоен и невозмутим. Ну, может когда-то сказал в сердцах типа "чтоб его черти взяли!", сказал, да и забыл. Но не злоумышлял, не требовал убийства. Мне было достаточно того, как Ричард выдерживает взгляд Норфолка, когда тому Болингброк предложил напоследок покаяться. И как ведет себя коронованный Болингброк. Многозначительная интонация Омерлю "как хошь, так и толкуй". А гроб доставили, так чуть не заметался. На ноги вскочил, в голосе почти истерика. На лицах сподвижников занятная буря, не ожидали, что вот так и так скоро. Там были обвиненья и догадки (а больше сплетни не подкрепленные ничем, кроме личной ненависти), тут - все в открытую. И пятятся они, не желая стоять рядом с убийцей, отступают в тень, оставляя Болингброка в одиночестве. Вот тут-то я разглядела выражение глаз нового короля. "Не я, не я твой лиходей!" Не-е, "мальчики кровавые в глазах" до конца дней твоих тебе обеспечены. Ты проклят! Совесть не даст покоя. И будет Генрих Болингброк все свое правление отбиваться от мятежей и притязаний на корону. Ты отнял, а нам что, нельзя?!. Ох, как захотелось сделать такое приложение к этой постановке. Ну, как иногда заканчивается биографический фильм, а на экране пишут справку что дальше с героями было. Так и тут: портрет персонажа и краткое изложение, что делал далее такой-то и такой-то и чем кончил. Весьма полезная справка! Вернувшись из похода, смотрела "Пустую корону" на "Культуре" и злорадно разглядывала семейство Перси, Нортумберленда с родней. Переплелись Доран с ВВС и красиво поведали, чем заканчиваются попранные клятвы и подлые измены.
Чем больше всматриваюсь в Нортумберленда и Омерля, тем более любуюсь. Прежде воспринимала обоих залпом, теперь разбираю на детали. Кто как себя ведет, как действует, как смотрит. Герои не сделаны в проброс, нет "примы" и "массовки", все интересны. Огромная картина, сложенная из массы вроде бы мелочей. Нортумберленд, вытирающий о рукав лезвие своего меча. Он только что снес голову одному из фаворитов. Вторым палачом был его сын. Это ему доверит Болингброк свое тайное возвращение в Англию. И смерть Гонта тут очень кстати. Сначала месть за хозяина своего, затем вошел во вкус. Нортумберленд лжет про Ричарда дворянам, как на мертвого и ненавидит короля до дрожи. Он - правая рука и верный пес Джона Гонта, вырастающий тенью за правым плечом некогда всесильного герцога, ныне отстраненного от дел государства. Злоба хозяина переливается в него и выплескивается во всей красе по мере роста мятежа. Он откровенно куражится и глумится над свергнутым монархом, получая в ответ пророчество, что дальше будет с ним. А ведь сбудется. Те слова Ричарда припомнит Генрих IV, когда уже против него затеют мятеж Нортумберленд и сын его. Омерль. Все вертится ужом на сковородке, все боится всем не угодить. "Трясется так, что стучит коленка о коленку...". Ричард вопрос задал - вздрогнул. На берегу морском не в силах дать дельного совета, напуган втрое больше своего монарха. А в замке Флинт вообще трясется как осиновый лист. То, что потом будет... Пока не видела спектакль целиком, думала, что убийство Ричарда - попытка проявить милосердие, уж лучше сам... Ой, как же я ошиблась! Трус! Жалкий трус!!! Вот уж кто по-настоящему жалок в этом спектакле. И как шикарно играет Оливер!!! Я все пыталась прочувствовать эмоции Ричарда, когда он увидел перед собой лицо Омерля в тюрьме... Только что выкрикнул проклятие убийце и сдернул с него маску. И пожалел... Пожалел, что такие слова сорвались... (Сколько ж форм предательства в этом спектакле! Выбирай на вкус.) Мне больно не от удара ножам. Ричард пожалел этого дурака. А они все подняли руку на большого ребёнка, которого сами же и создали. Ричард так и не повзрослел, венценосный ребенок,на которого возлагали большие надежды. А он вместо того что б вести войны для приумножения земель и казны, ввел при дворе носовые платки, окружил себя музыкой и поэтами. Ну, я так почувствовала. В последних словах уже нет ни тени проклятий. Глупые, трусливые фавориты, впавшие в ступор при первом же известии о возвращении Болингброка. Бросившиеся в рассыпную искать убежища, вместо того что б отразить угрозу. Это подобно тому, как малые дети прячутся под стол, чего-то испугавшись. Каждого хотелось отхлестать по щекам. Вы недостойны королевской дружбы. Храбры чужую казну пограбить. Что ж, Болингброку донесут кто именно сшибал фамильный герб на его поместье. Тем головы и снесет, прикрывшись правами и чувствами королевы, огласив на весь свет грязные сплетни. Боже!
С удовольствием рассматривала Йорка. Не такой уж он комичный старик. Пытаюсь понять, как же он относиться к Ричарду и всем этим событиям. Во-первых, ему всех жалко. Во-вторых, мятеж не одобряет. Старается соблюдать нейтралитет и объективность. Быстро сообразил, что Болингброк с Нортумберлендом запросто оторвут голову, если продолжать их совестить; позвал в гости. Вынужден следовать к замку Флинт и быть свидетелем пленения короля, который, между прочим, его, Йорка, оставил на хозяйстве в свое отсутствие. Деталь: единственный, кого Ричард не проклял напрямую - Йорк. Наоборот, кинулся утешать. Он его все время старается приобнять, приободрить, сказать ласковое слово. К коллекции супер-любимых мест добавился момент, когда во внутреннем дворе замка, услышав плач Йорка, Ричард устремляется к нему, протянув руки. Ну что ты, что ты... я здесь... я рядом... все будет хорошо... И лицо у него при этом... Господи, да где ж будет хорошо?!! Он же все прекрасно понимает, но утешает дядю и ни слова упрека. А что же Йорк? Говорю ж, ему всех жалко и он искренне оплакивает всю свою родню. И Глостера, и Гонта (они ж ему родные братья в конце концов) и плен Ричарда. Но в конце спектакля лишь он, да епископ Карлейл, упадет на колени и зарыдает над телом Ричарда. Остальные даже не перекрестятся. Очень интересная деталь. И "говорящая". А как Нортумберленд при этом смотрит на Болингброка, заглядывающего в гроб! Песня!!!
Интересно, каким будет спектакль на диске? И как же хочется поделать скриншоты!!! Взяла билет на 8-е в "Горизонт". Мой "способ жить и быть счастливым".
Наконец сообразила почему лицо актрисы из "Ловушки для невесты" так знакомо. Дело не в Серой Леди из кино-поттерианы. Она мой любимый "Питер Пэн" из "Волшебной страны" Марка Форстера! Келли Макдоналд (воспроизвожу имя по Кинопоиску). Там я ее впервые увидела и буквально влюбилась в образ актрисы, впервые представившей публике Питера Пэна. Да и вообще в этот фильм. Он один из самых моих любимых.
"Гамлет" привел меня на Юго-Запад. И "Гамлет" поведал мне что очень важный для меня театр скоро исчезнет и возникнет другой, новый, даже старых стен не оставят.
Это из моих фотографий. 24 марта 1990 г. ДК МАИ, выездной спектакль. Обкатывали "японский" вариант.
Сегодня празднуют День Рождения Уильяма Шекспира. 450 лет
А еще в этом году 50-летие выхода на экраны фильма Григория Козинцева "Гамлет". Понятия не имею, как бы сложились мои отношения с Бардом, если б не эта постановка. Низкий поклон за то, что все ТАК вышло.
Мои записи формируются по каким-то им одним известным законам. Всякий раз, садясь за описание очередных впечатлений, сталкиваюсь с тем, что рождается совсем не то, что задумывалось. Сверх-ярко я это ощутила, ваяя свой первый отзыв на "Ричарда". Чем дальше писала, тем больше чувствовала - не то, не о том... Накатала большую "простыню". Перечитала. Трижды собиралась удалить все к чертовой матери, но... Написать другое сил уже не было. Поэтому решила оставить, как есть. Теперь вот "Полночь в Париже" и опять - не так ведь все задумывалось! Не так. И даже теперь, стуча по клавишам... Не совсем так... Проснувшись утром, знала, о чем хочу написать, описывая третий поход на "Ричарда", но фильм накрыл с головой, так что придется подтягивать внутренние настройки заново, ориентируя их на творение RSC. Забавно.
Уже пошли первые фотографии с новой работой Тома. "Багровый пик". Любовалась. Спасибо, Тумблер и ВКонтакте.
Я не поклонник Вуди Аллена. К этому фильму меня привело имя Тома, но на раздачах ссылки были крепко заперты, в магазинах фильм отсутствовал. Оставалось положиться на милость ТВ. Несколько раз промахивалась, но сегодня судьбе было угодно, что бы знакомство состоялось. Уф-ф! Наконец-то. И, кажется, у меня сформировался ответ на вопрос, какая роль Тома моя любимая. Единственный "минус" - полный дубляж. Это что-то... Особенно главному герою не повезло. Персонаж и так неоформившаяся тряпка, практически напрочь лишенная воли и собственного мнения, а тут ему добавили голос, от которого встали волосы дыбом. Но ради такого славного и доброго фильма стоило потерпеть. Итак, один небезталанный сценарист решил жениться. И понесло его, бедолагу, с невестой в Париж. Каждый за своим. Он - за вдохновением, она - тщеславная, ограниченная, пустая дивица - пробежаться по достопримечательностям, что б было потом чем пыль в глаза пустить в обществе и поскорее слинять из "слюнявого" города. Кстати, она прихватила с собой папу с мамой, ярых республиканцев. И вот в этой странной и глупой поездке, слегка перебравшего на дегустации вин и заблудившегося на полночной улице, героя подбирает веселая компания в авто и везут на какую-то вечеринку. Рассмотрев гостей и хозяев, он не может прийти в себя от изумления и восторга. Перед ним цвет парижской богемы 20-х годов ХХ века! - Скотт Фицжеральд, - протягивает ему руку красивый молодой человек с пронзительными светло-синими глазами. Не знаю, как там главный герой и его "свобода нижней челюсти", а передо мной сверкнула молния. Суммарно Том на экране минут десять. Но каких! Я не могла оторваться от его глаз, читая там, как в книжке с крупными буквами и книжка эта была увлекательной. Все эмоции, что в нем неслись и бушевали и которые он умело сдерживал, отражали глаза. (Оригинал голоса мне неведом. Увы!) Сказать, что внутри меня все пело, будет недостаточно. Орало от восторга. А еще от того, что сверх-обаятельных героев все прибывало. Они сыпались, как гости из камина на балу Воланда. Эпохи начали стелиться слоями, можно было запросто проникать из ХXI века уже в конец ХIX-го, а то и к кому-то из Людовиков. Души человеческие стремились в свой персональный "золотой век" и обретали искомое. Можно было запросто остаться в прошлом, не мучаясь несовместимостью и находя свое место, свою мечту. Круговорот богемы вызывал восторг. Хоровод великих талантов, гениев несся стремительной, пестрой, вольной толпой. Пикассо, Хэменгуэй, Кокто, Дали, Тулуз-Лотрек, Бунюэль, их прекрасные друзья и подруги, музы, без передышки кочевали с одной улицы полночного Парижа на другую, не зная устали. Бесконечные разговоры, знакомства, вспышки случайного озарения - во всем пульсировала неистово жизнь. Настоящая жизнь. Та, что была. И та, что скрыта теперь, ее надо уметь увидеть. Париж превратился в выставочную, глянцевую открытку и теперь так запросто не открывает свою душу. И в этом засветилось для меня послание автора. Его тоска по вот такой открытости, безыскусности и бесшабашности, по прямоте, по фейерверку эмоций. Мир искусства, богема, жил, подобно коммуне в огромном старом городе. Все знали друг друга в лицо, все двери были открыты. Достаточно было к своему имени прибавить - "писатель" - и вызвать интерес. Тебе протянуты руки, стаканы, фужеры, зажигалки (если ты куришь), тебе улыбаются, тебя расспрашивают о чем твоя книга и дают советы (причем абсолютно бесплатно!), а если мнешься, то сделают все, что бы тебе было удобно, а еще лучше - сведут к тому, чьим мнением дорожат, чей авторитет непререкаем. Утром волшебство заканчивается, Золушка обязана вернуться с очередной порции бала. Париж вновь открыточный. А в гостинице ждет красавица-невеста, успевшая найти того, кто ей больше подходит. Какого-то омерзительного псевдоинтеллектуала, нахватавшегося знаний и бравирующего ими. В этом контрасте горькая, снисходительная улыбка автора. А еще фирменное ехидство. Можете сами сравнить современное болото, именуемое жизнью, с тем вихрем, которым вас окружила ночь. Ваш "золотой век" откроется вам, только если вы сами того хотите. И тогда друзьями, спутниками, советчиками станут люди свободные духом. Которым достаточно вашего имени и не к чему отчет из сыскной конторы.
P.S. Состав актеров - ох и ах! А Сальвадор Дали (потрясающий Эдриан Броуди!!!) просится в отдельный фильм. Не узнала Рэйчел Макадамс. А уж какой там Хэменгуэй! Еще одно название пополнило список: "Хочу в коллекцию".
Грегори Доран, режиссёр спектакля «Ричард II», поговорил о постановке с Ники Кокс, координатором мероприятий Королевской Шекспировской компании. Среди прочего, Грегори обсудил язык пьесы, почему он против «оболванивания» Шекспира, о мотивах Ричарда, о трудностях показов спектакля в кинотеатрах и о волосах Дэвида Теннанта.
читать дальшеНики Кокс: Это ваша первая работа в роли художественного руководителя. Почему вы выбрали эту пьесу для постановки?
Грегори Доран: Я не знаю. [смеётся] С одной стороны, я выбрал «Ричарда II», потому что хотел взглянуть на исторические пьесы, которые никогда не режиссировал. С другой, последние десять лет они были неплохо прибраны к рукам Майклом Бойдом (Майкл Бойд – предшественник Г. Дорана на посте художественного руководителя, – прим. перев.), и я думал, что, в конечном счёте, должен поставить одну из них. Пьеса «Ричард II» всегда была моей любимой, она – одна их первых постановок, что я увидел в Стратфорде, с Ричардом Паско и Йеном Ричардсоном в 1974 году. Режиссируя постановку, я знал, что хочу рассмотреть пьесу сквозь весь исторический цикл, но я также знал, что хочу увидеть пьесу как отдельное произведение. Примечательный факт: Стратфорд – первое место, где исторические хроники сыграли циклом. Они, конечно, ставились при жизни Шекспира, но, насколько мы знаем, всегда в хронологическом порядке. Шекспир их писал по-другому: сперва появились «Ричард III» и «Генрих VI», а позже – «Ричард II», «Генрих IV» и «Генрих V».
Кажется, в 1901 году Фрэнк Бенсон (Фрэнк Бенсон – британский актёр-антрепренёр, – прим. перев.) поставил «неделю королей» здесь, в Стратфорде, и мы знаем об этом частично из-за Йейтса (Уильям Батлер Йейтс – поэт и драматург ирландского происхождения, – прим. перев.), великого ирландского поэта, присутствовавшего на тех представлениях и превосходно описавшего свою поездку в Стратфорд и постановки пьес в хронологическом порядке, и то, как необычно это выглядело. Мы не располагаем другими записями о последовательных постановках до этого времени.
В Компании стало традицией рассматривать пьесы тетралогически. Я хотел бы поставить их без данного тетралогического восприятия, потому что «Ричард II» стоит особняком скорее как лиричная трагедия, нежели как приквел к первой части «Генрих IV». Это было моим намерением: попытаться взглянуть на «Ричарда II» как на самостоятельное произведение. Так получилось, что в следующем году мы ставим обе части «Генриха IV».
Получается, что обычно мы пытаемся продраться сквозь тематику и построение пьесы, вместо того, чтобы посмотреть, что она представляет собой как отдельное произведение. Я считаю «Ричарда II» великой лиричной трагедией и превосходнейшей пьесой, и я к ней питаю слабость. После просмотра постановки, где играли Ричардсон и Паско, я вернулся в Престонский католический колледж, в котором учился, и на следующий год мы поставили – угадайте, что! – «Ричарда II», и догадайтесь, кто играл Ричарда.
Вообще-то, я не говорил об этом Дэвиду Теннанту, и если он слушает меня сейчас – я прошу прощения, Дэвид, но все ремарки по поводу того, как играть Ричарда, я давал тебе в соответствии с тем, как я играл эту роль.
НК: Вы заговорили о Дэвиде. Вы снова работаете вместе после успешной постановки «Гамлета». Обычно мы говорим о пьесе, насколько она прекрасна, но что можно сказать про самого Дэвида? Почему именно его вы взяли на роль Ричарда II?
ГД: Существует химия при работе с конкретными актёрами. Самый первый раз я работал с Дэвидом в постановке “Double Bill” (автор пьесы – Том Стоппард) и в “Black Comedy” (автор пьесы – Питер Шеффер) для Donmar Comedy Theatre. Я знал, насколько он искусный техник. В этой Компании я видел его в ролях Тачстоуна (Тачстоун – шут из пьесы Шекспира «Как вам это понравится») и Ромео, и подумал: если ты можешь играть Тачстоуна, заставлять публику смеяться, а также исполнять роль Ромео – значит, где-то внутри тебя точно живёт Гамлет.
Для Дэвида невозможно быть кем угодно, кроме как современным человеком, и всё же у него есть ошеломительная способность к языку. Он может им дышать, как будто тексту вовсе не 400 лет. Мне кажется, он заставляет пьесу дрожать от жизни. В нём есть глубокая многосторонность. Мне нравится его Гамлет. В постановке в определённом смысле ключевой для нас оказалась строчка: “I have of late,—but wherefore I know not,—lost all my mirth” («Недавно, не знаю почему, я потерял всю свою веселость и привычку к занятиям», – пер. Б. Пастернака). Она может означать, что у Гамлета есть чувство юмора, и он не всегда угрюмый датчанин. Это великий талант – умение находить разнообразие в строчках пьесы.
В определённом смысле «Ричард II» – более серьёзный вызов, нежели «Гамлет», он – Гамлет в ожидании. Я думаю, Ричард – нарцисс, достаточно неприятный тип на протяжении трёх актов. И всё-таки нужно каким-то образом отыскать в персонаже человечность. Джейн Лапотейр, исполняющая роль Герцогини Глостерской, на репетициях сказала замечательную фразу: «Он немного как Клеопатра: в начале роли она великая королева, но незначительная женщина, а в конце она никто, у неё украли титул, но она великий человек». В чём-то Ричард похож на неё. Для него сложен переход, потому что он избалован, сидит на троне с 10-ти лет, у него нет отца. Все остальные мужчины в пьесе находятся в отношениях отцов и сыновей, присутствует даже граф Нортумберленд и его сын Гарри Перси. У Ричарда отцовской фигуры нет. Возможно, это привело его к тому, что он живёт в эдаком пузыре. Чувствуется, что он неспособен отвечать на человеческие чувства – даже королеве (возможно, всё объясняет то, что исторически ей было 9 лет).
Посередине пьесы появляется ощущение, что он падает с высоты своего величия, когда поворачивается колесо фортуны, и он обнаруживает человеческие чувства и начинает понимать чужие эмоции. Они его трогают.
НК: Вчера я ходила на пьесу, и то, что меня поразило: сперва мне Ричард вообще не нравится, а потом наступает момент, когда он отдаёт корону, и они с Болингброком меняются местами. И мои чувства, как зрителя, меняются.
ГД: Мне кажется, в этом величие Шекспира, и иногда постановки решают, о чём пьеса. В прошлом году я ставил «Юлия Цезаря». При желании, зритель может рассматривать Брута как великого республиканского героя, или же как расплывчатого либерала, не определившегося во мнении. Вообще-то, в Бруте есть обе ипостаси. В какой-то момент ты мысленно подбадриваешь его: «Давай, Брут, заколи этого тирана», а в следующую секунду думаешь: «Вот бедолага, переживший плохую ночь». Эмоции бьют рикошетом.
Шекспир раскачивает зрителя от одного состояния к другому. Публика переживает за расставание Болингброка с отцом, за Ричарда, окружённого подлизами. Мне кажется, это очень здорово – то, как Шекспир неожиданно разворачивает персонажей в противоположном направлении, заставляет нас менять мнение о них или не делать поспешных выводов.
НК: Всем интересно, что происходит в вашей голове в момент подготовки, во время репетиций.
ГД: До начала репетиций я пытался создать среду, в которой актёры могли бы расцвести. В тот момент многое было не решено, и я знал, что по истечении шестинедельных репетиций мы должны договориться о дизайне, о постановке, потому что потом решения отправляются в мастерские, где делают костюмы и прочее. Самое большое, что я успел сделать до репетиций – это выбрать актёров, и это половина дела. Это значит, что в моей голове уже сформировались образы конкретных персонажей, и я подсократил какие-то сцены. Шекспировские пьесы могут идти очень долго, если играть их строго по тексту. Я думаю, Шекспир писал как для сцены, так и для библиотек, и мы знаем, что некоторые пьесы не должны длиться столько, сколько на страницах.
Что до разговоров с художником, происходивших на ранних стадиях принятия решений, то прежде, чем мы решили, будет ли на актёрах современная одежда или елизаветинские костюмы, исторический период или смесь, мы рассмотрели «вертикальность» пьесы. Я говорю про путешествие Ричарда.
Ричард был королём, впервые представившим серию титулов, включавших такие обращения, как “Your Majesty” («Ваше Величество») и “Your Royal Highness” («Ваше Королевское Высочество»). Короли, бывшие до него, похоже, не придавали этому значения. Ричард же настаивал на собственном титуле «Ваше Высочество». Меня это заинтересовало, поскольку на протяжении всей пьесы он остаётся приподнятым над основным действием, как будто он прогуливается поверх подданных. Если верить хроникам, то он буквально так и поступал.
Болингброк почти намеренно просит его сойти вниз. Ричард удовлетворяет его просьбу, приветствует Болингброка и сходит по ступенькам вниз – всё это конкретная сценическая режиссура. После этого он, конечно, возвращается наверх. Вернувшись из Ирландии, и зная, что Болингброк вторгся в страну, он спускается мыслью до земли, чтобы призвать сами камни, в которых будут прятаться гадюки, жалящие Болингброка. Обнаружив, что его путешествие закончилось, он произносит знаменитую фразу: “For God’s sake, let us sit upon the ground. And tell sad stories of the death of kings” («Давайте сядем наземь и припомним | Предания о смерти королей», – здесь и далее использован перевод М. Донского). Как будто король до этого момента никогда не сидел на земле. Это символичная отметка физической нижайшей отметки его путешествия. Я уверен, что после этого он намеренно находит самую высокую точку с замком Флинт, и поднимается на самую верхушку зубчатой стены. Это последний миг его величия как короля. И когда его приглашают спуститься вниз, он произносит знаменитое: “Down, down I come; like glistering Phaethon, | Wanting the manage of unruly jades. | In the base court?” («Спуститься? Я спущусь, как Фаэтон, | Не удержавший буйных жеребцов | Вниз! Вниз, король! — дорогой униженья, | Чтоб выказать изменникам смиренье»), и с этими словами уходит вниз на задний двор.
Но есть и дальнейший спуск, пройденный им, после сцены с отречением – в темницах замка. Чувствуется, что спуск в темницы – последний отрезок его пути. И самое последнее, что он говорит после предательского убийства: “Mount, mount, my soul! thy seat is up on high; | Whilst my gross flesh sinks downward, here to die” («Душа, с греховной плотью распростись. | Твой трон на небе, — отлетай же ввысь!»).
Итак, мы видим, как можно разобраться в физическом состоянии, то есть, как физически прочувствовать «вертикальность» его путешествия. Это способ досконально рассмотреть пьесу, и наш способ постановки. Также это каким-то образом показывает физическое выражение веры Ричарда в себя, в божественное право всех королей.
В то же время хочется, чтобы пьеса выглядела современной и важной для нынешнего дня. Она о последнем средневековом монархе, о Плантагенетах, в то же время она о смене режима, о человеке, который верил в божественно данную ему власть, цепляющийся за эту власть, в то время, как другие хотят у него её вырвать, заявляя, что делают это ради блага нации. Мне кажется, это актуально для многих людей и сегодня.
Мне кажется, что Шекспир сделал следующее: он взял метафору Ричарда II и средневекового периода, и удачно примерил на современность. Это очень опасная пьеса, и, как оказалось, особенно опасной она была для всей Королевской Шекспировской компании. В 1601 году в разгар эссекского восстания граф Эссекс спонсировал представление «Ричарда II». Труппа The Lord Chamberlain’s Men занималась постановкой, и в ней, конечно, присутствовала сцена отречения, и множество параллелей между Ричардом II и королевой Елизаветой I. Ричард был бездетным, как и королева, Ричард отправился воевать в Ирландию, как и Елизавета, устроившая провальную военную кампанию в Ирландии, за которую её критиковали и осуждали, как и за то, что она прислушивается к огромному числу фаворитов вокруг неё – Ричарда обвиняли в том же самом.
Елизавета знала, что Ричард II в пьесе символизирует её, и она несколько недель спустя после восстания заявила архивисту Уильяму Ламбарду: “I am Richard II, know ye not that?” (действительно, фраза, которую процитировал Грегори Доран, бытует в известном анекдоте, но нет сведений, реальна ли эта история, – прим. перев.).
В те годы это уже была старая пьеса, актёрская труппа её какое-то время не ставила, думая, что она не соберёт достаточно зрителей. Мне кажется, чувство опасности до сих пор присутствует в пьесе, в ней есть отрывки, смысл которых почти не произносится.
Печально известный заговор в начале действия, который затруднительно изложить внятно, сводится к тому, что Ричард вовлечён в убийство графа Глостерского. Граф Глостерский – один из семи сыновей Эдуарда III, трое из них появляются в пьесе. Выходит, будто Моубрей исполнил убийство по указанию Ричарда. И когда графиня Глостерская говорит Джону Гонту, что он должен отомстить за смерть брата, он бросает шокирующую реплику, что не может, ведь король добился той смерти; но, поскольку сам Ричард никогда не упоминает об этом, то заговор сложно обнаружить.
Во времена Шекспира данной пьесе предшествовала другая, под названием “Thomas of Woodstock”. В ней рассказывается история Ричарда, замешанного в смерти Вудстока. Публика была знакома с историей со сцены, так же, как и с Эдуардом III и Эдуардом II. Английская история была современной. Ты мог выучить урок по истории, сходив в театры «Роза» или «Глобус». Думаю, зрители были правильно подготовлены к конкретному отрывку из «Ричарда II».
НК: Ричарда часто рассматривают как слабого короля, но его первые действия в начальной сцене весомы. Он изгоняет Моубрея, – это хороший способ избавиться от человека, он говорит о подъёме налогов и отправлении в Ирландию, и везде он убедителен.
ГБ: Мне кажется, слова «капризный» и «непостоянный» подходят ему больше. Ричард совершает деяния под влиянием момента. Мне кажется, по-настоящему он не знает, что творит. Думаю, когда Болингброк вызвал на поединок Моубрея, то замыслил кое-что ещё. Во время сцены схватки до современной публики сложно донести суть испытания поединком: кто бы ни выиграл – он оказывался прав. Если бы Болингброк выиграл, это означало бы, что он прав, и что Моубрей – предатель. Похоже, что король не мог рисковать возможным проигрышем Моубрея. И когда они уже почти готовы вступить в сражение, неожиданно Ричард бросает жезл наземь, тем самым останавливая не начавшийся поединок, так что судьба Моубрея и Болингброка не решится подобным образом. Затем он сообщает о пожизненном изгнании, но почти сразу же говорит – ох, ну ладно, тебя изгоняю на четыре года. Здесь король проявляет непостоянство.
НК: У Ричарда есть трио фаворитов Буши, Грина и Бегота, дающих ему плохие советы, и долгие моменты тишины некоторых реплик Ричарда, когда он советуется с ними.
ГБ: Когда он сообщает, что сейчас примет решение о том, что делать – сразу после того, как бросил жезл – в ремарках чётко прописано: “long flourish” («длинные фанфары»). Это означает, что трубы делают «тю-тю-ду-ду-ду» (Грегори Доран изображает нечто, похожее на джаз, – прим. перев.), и за это время король должен решить, что же именно он собирается делать, в том числе точно вымерить продолжительность изгнания. Здесь же он консультируется с Джоном Гонтом о наказании для его сына. Это не может занять всего 2,5 минуты. Можно поменять продолжительность сцены, думаю, некоторые постановки её увеличивали, но это совсем не то, что задумывал Шекспир.
НК: Но именно это вы и делали в постановке. У «Ричарда II» есть моменты, которые вы пытались уложить в рамки времени, потому что в некоторых сценах произносится много слов.
ГД: Я надеюсь, мы обыграли это очень изящно. Эта пьеса требует настоящего совершенства слуха, поскольку вся она в стихах, ни одной строчки в прозе. Очень много сложно зарифмованных куплетов, аллитерации, антитезисов. Актёры должны выделять подобные места, находить, почему они выбирают именно такую рифму, почему иногда их рифма пересекается со строчками другого персонажа. Это всегда преднамеренный и актёрский выбор. Нельзя современно преподнести текст и бросить последнюю строчку, потому что она часто рифмуется с чьей-то ещё. Иногда зарифмованы куплеты друг за другом в каскаде, а потом идёт строка не в рифму. Мы следили за этим, но там, где есть моменты тишины, мы позволяли сбавить темп. Если, как писал Шекспир, наполнить пьесу молчанием и выразительными позами актёров, то постановка не сработает.
НК: У нас осталось время, которое мы потратим на вопросы из зала.
Вопрос из зала: Вопрос про мотивы Болингброка: что он решил, когда вернулся в Англию? Собирался ли он захватить корону, или всего лишь вернуть земли, как говорится в пьесе?
ГД: Мы очень долго обсуждали этот сложный вопрос. Болингброк настаивает, что возвращается за украденным наследством, когда Ричард захватил всё его богатство во время смерти Джона Гонта, и пустил его на оплату войны с Ирландией. Но чем больше он на этом настаивает, тем больше мы сомневаемся в его мотивах. Ключевая сцена – смерть Джона Гонта в Или-хауз. Хранившие до этого молчание графы – граф Нортумберлендский и лорды Уиллоби и Росс – собираются и обсуждают: как мы будем молчать дальше, нам нужно что-то делать. Итак, Гонт только что умер и покинул сцену. Граф Нортумберлендский говорит: у меня для вас новости, Болингброк уже на обратном пути, с кораблями, полными солдат. То есть, он отправился в путь до того, как умер Джон Гонт, и до того, как его наследие было захвачено. Значит, его слова не являются мотивом действий. Можно поспорить, что в данном месте находится временной разрыв сцены, что разговор между заговорщиками происходит в другое время. К несчастью, – по крайней мере, в моём опыте, – Шекспир никогда не уводил персонажа в конце сцены и возвращал в упоминаниях в начале другой. На мой взгляд, Шекспир не намеревался делать из разговора отдельную сцену с временным промежутком перед ней. Так что Болингброк возвращается с армией домой, и, я подозреваю, его желание – не только вернуть свои земли.
Вопрос из зала: Это первая постановка в программе Live from Stratford-upon-Avon. Будет ли запись спектакля выпущена на DVD?
ГД: Да, запись будет выпущена. Нам почти удалось запустить онлайн-трансляцию спектакля на киноэкранах с постановкой «Гамлета» в Стратфорде, если бы это случилось – мы бы стали первой театральной компанией в своём роде. В конце концов, из-за технических нюансов мы этого не сделали. Я даже рад, потому что мы сняли телефильм, и для этого переосмыслили спектакль. По мне, прямое вещание – это волнующе, потому что трансляция позволяет всем зрителям оказаться буквально под одной крышей на время действия. Вдобавок, у нас получится архивная запись лучшего качества, нежели обычно. Статистика показывает, что прямое включение не снижает интереса публики, только расширяет его. И я рад, что вещание объединяет мою семью в Колорадо, моих друзей и партнёров из Южной Африки и Японии. Это здорово! Не все доберутся до просмотра, и не все увидят «Ричарда II» в театре. К счастью, у таких людей будет возможность посмотреть постановку на DVD.
Вопрос из зала: Повлияют ли съёмки на постановку?
ГД: Нет, не повлияют. Мы ставим пьесу для театра, спектакли пройдут в театре «Барбикан», постановка претерпит незначительные изменения. Сегодня мы будем играть на камеры, которые провели больше репетиций, чем мы. Им нужно выбрать углы съёмки и решить общие вопросы композиции. У нас прошло несколько репетиций, мы сделали запись и посмотрели её на большом экране, чтобы всё точно рассчитать.
Вопрос из зала: Бытует мнение, что для понимания текстов Шекспира требуется высшее образование.
ГД: Думаю, только в том случае, если вы плохо учились.
Вопрос из зала: Сложно ли понять шекспировский текст?
ГД: Текст очень сложный, ему 400 лет, и мы часто не понимаем значений некоторых слов. Время от времени я и другие режиссёры меняем текст в постановках, но я против такой практики. По мне, существуют слова, которые сложны, но при этом они сами по себе создают цвет и мир в пьесе. Я думаю, что не стоит снисходительно относиться к публике и к актёрам, меняя текст на более лёгкий для понимания.
В каждой пьесе Шекспира свой лексикон. Во время работы над постановкой каждой пьесы Шекспира я создаю алфавитный список слов. Пока мы готовились к показам, я вместе с актёрами прогонял эти слова, заострял внимание: конкретные слова не появляются ни в одной другой пьесе Шекспира, они уникальны для данного текста. Некоторые из них придуманы, и впервые появляются в английском языке. Иногда они соединяются. Появляются, например, “apricocks” («абрикосы»), – это не новое слово, оно также появляется в тексте «Сон в летнюю ночь», но это новое слово в пьесе. “Unking'd” («развенчанный», буквально: «переставший вести себя как король») – слово, придуманное Шекспиром. “Undeaf” (буквально: «разглохни») во фразе “undeaf your ears” (в оригинале: “My death's sad tale may yet undeaf his ear” – «К предсмертной речи он преклонит слух»). Шекспир мог бы просто написать – “open your ears” (дословно: «прислушайся»), но он этого не сделал.
Такие слова, как “Caucasus” («Кавказ»), или простое “crossly” («сердито»). Нужно обращать внимание на них, потому что они порождают образы в голове у зрителя. До этого публика не слышала подобных слов, и они заставляют их сосредоточиться, особенно если их преподнести правильно. Слова, специально выбранные для этой пьесы, могут быть современными тому времени. “Perspectives” («перспективы») – слово, появляющееся только в этой пьесе, описывающее оптическую иллюзию.
Можно понять значение слова, но слова несут в себе куда больше, чем простой смысл. В них есть цвет, эмоция и жизнь. Они по-другому влияют на публику.
Вопрос из зала: Как вы перенесёте сценическое напряжение на экран?
ГД: Мне кажется, нет ничего лучше, чем смотреть пьесы Шекспира со сцены, потому что зрители меняют пьесу реакцией на неё. Изменения могут быть почти неуловимыми. В театре вы можете поверить, что сюжет, даже если вы его знаете, в тот вечер может развернуться по-другому. При просмотре фильма у зрителя такого чувства нет. Также в театре постоянно случаются ошибки. То, как вы задерживаете дыхание, влияет на то, как долго актёр будет держать паузу. Записывая живое представление, мы ловим момент, но это совершенно другой опыт. В фильмах я веду зрителя к тому, что я хочу, чтобы они увидели. Надеюсь, в театре у меня тоже получается заставлять аудиторию смотреть на конкретную реакцию, но при этом сложно заставить многотысячную публику одновременно посмотреть в одно место. В фильме я просто сделаю акцент.
Ещё о трудностях фильма… Пенни Дауни (актриса, сыгравшая роль Гертруды в фильме «Гамлет» реж. Г. Дорана) однажды сказала мне на съёмках «Гамлета»: «Гертруда часто ничего не произносит. Значит ли это, что камера будет следовать сценарию, и Гертруда не попадёт в фильм?» Я знаю, что в постановку она привнесла конкретные важные варианты определённых действий, и их нужно поймать.
Вы, зрители в зале, выбираете, что вы увидите на сцене. Или, по крайней мере, вы так считаете.
Вопрос из зала: Слушая вас сейчас, создаётся впечатление, что вы полностью погружались в актёрский процесс. Насколько легко интерпретировать Шекспира для современной публики в отличие от английской и американской комедий?
ГД: Я начинал как актёр и режиссёр, так что во мне есть часть от актёра. Я не люблю режиссёров, бывших актёрами, которые навязывают своё видение представления, и тебе ничего не остаётся, кроме как подстраиваться под это видение. Думаю, с моей точки зрения, я знаю те трудности, с которыми сталкиваются актёры, и, надеюсь, я понимаю, куда может завести представление. Иногда это превращается в разнообразие психологических подходов. Некоторых актёров нужно задирать, других – оставить в покое, а третьих нужно приобнять. В этом состоит радость работы режиссёром! Как сказал мне однажды Джон Бартон, «Ты вообще не должен волноваться о ролях Макбета, леди Макбет, Гамлете и Гертруде, ты нанял прекрасных актёров, и они знают, что делают, лучше волнуйся о внезапных нововведениях». Роль команды в том и состоит, чтобы все участники вносили вклад в работу над той историей, которую вы разыгрываете перед зрителями.
Вопрос из зала: Делали ли вы актёрскую игру более современной и комфортной для самих актёров?
ГД: Сложный вопрос. Если во время декламации актёр начинает кричать, – а крик имеет ограниченную ценность в театре, – ты думаешь: «Ох, ну ладно, он чем-то расстроен, я вернусь к происходящему через минуту».
Эта пьеса соответствует формальным правилам, особенно первые три акта. Там есть формальность в языке, церемонии и ритуалах, люди говорят демонстративно. Речи произносятся длинными предложениями. Часто актёры декламируют один кусочек текста, другой, но не произносят речь цельно. Есть замечательная сцена, когда Солсбери приходит к Ричарду в замок Харлек, и говорит в целом о том, что все ушли. Однако его речь длится, длится и длится, и кончается выводом. Она написана риторически. Если мыслить трезво, то можно избегать этой риторики, но поженить две эпохи, наблюдать рифму, выразить мысли в пентаметре, и при этом произнести речь как живой человек – в этом и заключается суть работы, после которой не будет ощущения, как от крика.
НК: Что заставило выбрать именно этот стиль для постановки? Почему у Дэвида длинные волосы?
ГД: При Шекспире пьесу ставили в современных костюмах, никто не играл в платье двухсотлетней давности. Волосы – одна из тех деталей, которые появились во время творческого процесса, когда идеи приходят и уходят, и не знаешь, откуда они появятся. Бывает, что идея возникает и становится всеобщей. Мы сохранили метафору Средневековья и выбрали Дэвида на главную роль, постаравшись остаться современными.
Про волосы: Ричард отличается от своего двора эстетически. Язык пьесы, метафоры, создаваемая картинка – всё говорит о позиционировании Ричарда себя как Христа. Он говорит: “You Pilates have here deliver'd me to my sour cross” («Но это вам, Пилаты, не мешает | На муки крестные меня отдать»). Он говорит об Иуде и о предательстве, как Христа предал один Иуда, а его – тысяча. Есть что-то абсолютно неловкое в том, что он представляет себя подобным образом. С эстетической точки зрения, длинные волосы во времена Ричарда означали кропотливую работу над ними. Чтобы поддерживать чистоту, большинство людей брили головы или носили короткие волосы.
Когда мы выбирали актёров на роли Буши, Бегота и Грина, мы говорили им: вы – словно крикетная команда, а Болингброк и единомышленники – команда по регби. И отчасти мы их выбирали по этому признаку. Нет, конечно, игроки в регби часто носят длинные волосы… давайте сменим тему! [смеётся] Конечно, мы подозревали, что едва “Daily Mail” (ежедневная популярная газета в Великобритании, - прим. перев.) выпустит историю, она будет посвящена Дэвиду и его роли. Но, надеюсь, из сегодняшнего просмотра вы поймёте, что этой истории есть, что рассказать и показать, помимо длинных волос Дэвида.