Отсюда:
vk.com/dt_asylum?w=wall-64483458_64995DAVID TENNANT ASYLUM
Сегодня в 9:05
#DTNEW_interview #RichardII Еще одно интервью, взятое по случаю показа цикла "King & Country" в Нью-Йорке журналисткой Newsweek Ивой Диксит.
"Дэвид Теннант говорит о героях, злодеях и нарощенных волосах".Из всех королей, о которых писал Шекспир, Ричарда II меньше всего можно уличить в величии. Но версия Ричарда, появившегося на сцене Harvey Theater Бруклинской академии музыки — с изогнутой бровью, излучающего королевскую надменность, даже когда он раз за разом пренебрегает будущим своего королевства — сыграна Дэвидом Теннантом с одержимым, раздражающим совершенством.
Теннант, которого в последний раз видели в роли фиолетово-одетого, контролирующего разум Килгрейва в «Джессике Джонс» Netflix (хотя, возможно, лучше известного как 10-е воплощение Доктора в длинном сериале BBC «Доктор Кто»), сменяет костюм на декадентские парчовые платья и пламенно-рыжий венец волос, во второй раз играя обреченного короля. Это одна из четырех пьес, поставленных Королевской Шекспировской Компанией в BAM, открывающая цикл «King and Country»: Шекспировский Великий Цикл о Королях, который будет идти здесь на протяжении месяца.
Помимо того, что его появление в «Докторе Кто» сделало его любимой постоянной темой Tumblr, шотландский актер еще и ветеран сцены RSC с двадцатилетним стажем, однажды заявивший своей коллеге Кэтрин Тейт, что театр — его «способ существования по умолчанию». На утро после третьего показа «Ричарда» Теннант побеседовал с Newsweek о двусмысленностях в шекспировских заговорах, очевидных ассоциациях между героями Шекспира и сегодняшними самонадеянными лидерами, а также о том, почему он, вероятно, никогда не сыграет Супермена.читать дальшеNewsweek: Я только что посмотрела ваш спектакль в пятницу вечером.</b>
DT: О, чудно, чудно. И как он вам?
N: Ну, тут такое дело: я пришла во всеоружии. Я прочитала пьесу, заранее прочитала рецензии — которые, кстати, все прекрасно отзывались о вашей игре. Но мне кажется, ничто из этого на самом деле не подготовило меня к тому, что действительно происходило на сцене.
DT: О, правда? Чего же вы ожидали?
N: Для короля, основная черта характера которого состоит в том, что он так болезненно слаб и беспомощен в качестве правителя, меня поразило, насколько сильным он был в вашей трактовке. В том, как вы расхаживаете по сцене, так много игривости и броскости. Никогда раньше мне так не хотелось в воодушевлении щелкать пальцами при виде действий какого-либо монарха из шекспировской пьесы, а в этот раз хотелось.
DT (Смеется): Он совершенно нетипичный король, мне кажется. Понимаете, Ричард верит, что у него есть это право — быть королем, и поэтому, что бы он ни делал и как бы он себя ни вел — это будет правильным. Так что у него вообще-то нет необходимости соответствовать какому-то принятому представлению о королевской персоне.
N: Я всегда удивлялась, зачем Шекспир отвел Ричарду целую пьесу, ведь он, на самом деле не более, чем какой-то трехчасовой пролог к событиям, которые разворачиваются в последующих пьесах Генриады. Кажется, что Ричард даже не является героем своей собственной истории: эта честь принадлежит Болингброку. Так что же именно в этой пьесе заставило вас взяться за нее?
DT: Я всегда любил эту пьесу! Я в первый раз увидел ее, когда учился в театральном. Я видел Дерека Джекоби в этой роли. Дело просто... в этой истории! В ее неожиданности! В необычайном пути этого главного героя, который в начале так неприятен, с которым так трудно отождествиться — и все же Шекспир сбивает вас с толку. И как раз в тот момент, когда вы начинаете верить, что Болингброк поступил правильно — автор открывает в Ричарде человечность, открывает перспективу и объективность: Ричард потом в буквальном смысле использует это в один момент, когда оборачивает зеркало от себя на своих узурпаторов, чтобы показать им, что они в точности такие же самодуры и диктаторы, каким считали его. Это фантастическое исследование политики, человеческой природы и ошибок.
N: Но было ли в этом обреченном, слабом короле что-то особенное, что заставило вас думать: «Я могу сделать из этого нечто большее»? Как вам удается разглядеть человека за манерной пошлостью и дать ему какое-то чувство достоинства?
DT: Ричард для меня гораздо более интересен. Там столько всего происходит, это такой невероятный путь. Меня никогда особенно не привлекали прямолинейные герои. Я считаю, что Алекс Хасселл — великолепный Генрих V, но я бы не смог сыграть эту роль. В нем есть такое непробиваемое лидерство, такая открытость — некий род прямоты — которых я лишен. Но такие роли никогда не были мне близки. Даже когда я играл то, что вы можете назвать «героическими персонажами», они были слегка нестандартными, немного странными, понимаете? Я никогда не сыграю Супермена, понимаете, о чем я? По многим, многим причинам (смеется), но такая линейность и прямота? Это просто мне не близко.
N: Интересно, что вы так говорите о ролях героев, потому что в прошлый раз американские зрители видели вас в роли Килгрейва в «Джессике Джонс», который совершенно однозначно злодей.
DT: Опять же, это был очень интересный персонаж, полный всевозможных противоречий. И в нем была эта завораживающая неопределенность.
N: Вы говорили, что сочувствовали Килгрейву-злодею. Я замечаю сходство между его эгоцентризмом и детской капризностью Ричарда. Что вы думаете об этом?
DT: У Килгрейва есть сходства с Ричардом! Это чувство имеющего власть, по-моему, очень интересно. Ричарда короновали, когда он был ребенком, так что он всегда был окружен этим пузырем всеобщей покорности. Так же и Килгрейв. Они находятся в очень сходных ситуациях — по столь же различным причинам, конечно, — они оба введены в заблуждение, что мир должен вращаться и вращается вокруг них... Никто никогда не скажет им «нет». Только представьте, что это должно сотворить с вашей психологией и как это должно сформировать ваш характер, по мере того, как вы взрослеете. Мне кажется, в каком-то смысле они оба были брошены в детстве. Конечно же, в них обоих есть эта капризная раздражительность. Очень интересная задача — попробовать в этом разобраться.
N: Вы работаете с режиссером Грегори Дораном уже довольно давно, и по большей части — в Королевской Шекспировской Компании?
DT: Да, да. Знаете, кое-кто на днях указал мне, что свой первый спектакль в RSC я сыграл 20 лет назад, и, боже мой, из-за этого я чувствую себя совершенно старым! Но это неотвратимые факты, похоже. Но да, это будет мой третий Шекспир с Грегом и в целом наша четвертая совместная постановка.
N: Каковы ваши рабочие отношения? Он довольно часто упоминает вас во всех своих интервью. Есть одно, в котором он говорит, что раньше изо всех сил избегал «Гамлета», потому что не любил его, но когда, наконец, приступил к постановке пьесы, то только когда вы сыграли в спектакле 2009 года, когда он увидел то остроумие, которое вы внесли в пьесу, – тогда он увидел, какая она смешная.
DT: Грег дает невероятные возможности! Он гениально ставит Шекспира. Это страсть его жизни, она течет по его венам. Можно спросить у него, что угодно — о тексте, об истории, об истории постановок — он так хорошо подкован во всем, что касается Шекспира, что чувствуешь большую поддержку в этом мире. И в то же время он ни на секунду не подвержен догматизму или ограничениям. Так что это идеальный баланс строгости и свободы.
N: Когда Ричард отрекается, он дразнит Болингброка короной с тем самым растянутым «Heeeeeere, cousin». Почти как собаку дразнят косточкой. Мне кажется, именно здесь я поняла, что Грег Доран имел в виду, когда сказал, что до вашего появления не видел, что мрачное может быть смешным. И зрители определенно на это реагировали, потому что зал взорвался судорожным смехом. В пьесе много и других моментов, которые приносят неожиданную комическую разрядку в тяжелое, нагруженное политическим содержанием повествование. Это сделано намеренно?
DT: Это есть в тексте! Мы не делаем ничего, чего не делал или не писал Шекспир. Шекспир до сих пор живет, потому что он может рассказать нам невероятные вещи, и, если мы услышим их, они зажгут в нас такой свет, какого не смог достигнуть никакой другой драматург. Когда текст хорош, с ним можно делать все, что угодно... Мы рассказываем историю такой, какой она явилась нам в тексте. Мы не ставим себе задачи смешить, но, находясь внутри пьесы, мы просто пытаемся понять, какова реальность этой ситуации. А реальность состоит в том, что в стране разрыв между правителем и народом. Там что-то идет не так, политический раскол — то, что мы все можем легко узнать. И так как это нечто узнаваемое, у зрителей больше шансов найти что-то забавное, потому что они видят отражение мира таким, каким его знают.
N: Но вы все-таки отклоняетесь от оригинала в двух очень значимых эпизодах. Первый, конечно же, – когда Ричард и герцог Омерль целуются очень чувственно и нежно. По залу прошел этот внезапный шепот, и несколько человек неловко заерзали в креслах.
DT: Хорошо! Ох, хорошо. Если 400-летняя пьеса может заставить вас неловко ерзать в кресле, значит, мы наверняка все делаем правильно.
N: А как насчет решения сделать герцога Омерля убийцей Ричарда? В пьесе это совершает некий случайный дворянин по имени Экстон, появляющийся из ниоткуда.
DT: Если честно, мы не первые, кто сделал это в своей постановке. Это как бы гораздо логичнее, по-моему, чем в тексте. Вот тут такой человек как Грег может просветить, потому что теперь мы знаем, что были случаи в творчестве Шекспира, когда внешние причины заставляли его переписывать пьесы. Обращение к Экстону не укладывается в строку, как будто оно было добавлено позже. Теперь нет совершенно никаких доказательств того, что именно это он и намеревался написать, но мне приятно в это верить. Сцена, которая идет непосредственно перед — когда отец уличает Омерля в предательстве и приводит к Болингброку. Просто логично, что это приведет его к убийству Ричарда. А потом вдруг появляется Экстон? Мне не кажется, что это хорошо написано!
N: Мы должны поговорить о волосах Ричарда.
DT (Смеется): А что с ними такое?
N: Это совершенно дикая грива.
DT: Когда мы в первый раз играли пьесу, у меня были нарощенные волосы, с которыми я жил несколько месяцев. Так что носить в этот раз парик для меня было некоторым облегчением.
N: Мне хочется попросить вас объяснить причину выбора этой детали костюма.
DT: Ну, наверное, это необычно, но с другой стороны, в этом-то и смысл. Мы хотели найти что-то, что будет выделять его, что-то, что он мог бы использовать, чтобы выделяться. Мысль о том, что никто не сказал бы ему «нет», никто не сказал бы ему, что это [непослушные длинные волосы] не положено. И, кроме того, это подходит, когда он сравнивает себя с Христом, – на чем мы бессовестно играем во второй половине спектакля. Мне просто показалось логичным, что он позволил бы себе такую тщеславную экстравагантность. Он эстет, понимаете? По этой же причине я [в роли Ричарда] крашу ногти золотым лаком.
N: Раньше вы упоминали, что игра Марка Райланса в постановке «Гамлета» RSC стала поворотным моментом в вашей жизни. Это интересно, потому что у вас обоих пугающе сходная траектория карьеры. Вы тоже сыграли Гамлета в RSC, а Райланс также был очень манерным и очень успешным Ричардом II. Это на вас как-то повлияло?
DT: Да, он повлиял! И я не видел его в роли Ричарда II! Это один из его спектаклей, на которые я так и не попал, что, возможно, даже к лучшему, потому что это опустило бы мою самооценку запредельно. Я видел Бена Уишоу в роли Ричарда, и это чуть не погубило мои начинания. Он был так хорош, так блестяще подходил на эту роль и играл так легко, я думаю, он был великолепен. Волнительно играть роли, которые до тебя уже сыграли все эти необыкновенные актеры. Это почти как соревноваться в Олимпийских играх, но, конечно, минусы в том, что ты неизбежно сравниваешь себя с теми или иными необыкновенно прекрасными актерами, и иногда это немного пугает.
N: Это чувство повлияло на вас, когда вам предложили роль в «Докторе Кто»?
ДТ: Любая роль, которую кто-то играл до тебя, вызывает чувство, будто бы ты в каком-то смысле… «соревнуешься» кажется тут неправильным словом, но я не могу подобрать лучшего. С «Доктором Кто» все очень отличается, потому что это непрерывная история, так что тебе передают нечто, о чем нужно заботиться. Тогда как, если речь идет о пьесах Шекспира, там от тебя требуется вроде как сказать что-то новое словами, которые раньше уже звучали. Это увлекательно и страшно в равной мере.
N: Помимо всего прочего, вы играете эту пьесу в очень интересное время для американской политики, когда борьба за власть очень сильно развела людей на разные полюса. Как вы считаете, зрителей потянет проводить параллели с тем, какое напряжение сейчас царит на политической сцене?
DT (смеется): Каждый, с кем я разговариваю, задает мне один и тот же вопрос! О, разумеется, и я понимаю, почему они спрашивают! Весь мир понимает, насколько важна борьба за власть, которая идет в Америке, и все мы ищем, откуда бы извлечь уроки. Конечно, Ричард – не образец, но в хрониках Шекспира можно найти порядочно уроков. Уроков о гордыне, уроков об унижении, уроков о человечности. Шекспир учит, как быть человеком во многих смыслах, и в хрониках самый важный урок о том – чего добиваться и чего требовать от наших лидеров.
N: И последнее: теперь вы наконец знаете, что означает “Netflix and chill”?
DT: Я понятия не имел! Я думал это просто что-то самоочевидное, типа как расслабиться и смотреть телек.Кликабельно
***************
Оригинал на английском скопирован мною в
sholay.diary.ru/p208758049.htm
@темы:
RSC,
"Ричард II",
Грегори Доран,
Шекспир,
Дэвид Тэннант