Жизнь - это апельсин
Источник: vardanna.livejournal.com/97247.html?mode=reply#...
Пишет Кафка Грефневая (vardanna)
2014-01-26 23:50:00
«РИЧАРД II». СПЕКТАКЛЬ О КОРОЛЕ, АКТЕРЕ, ЧЕЛОВЕКЕ
Вчера в Лондоне, в зале «Барбикан» последний раз был сыгран спектакль «Ричард II» Королевской Шекспировской компании.
10 октября начали в шекспировском театре в Стратфорде-на-Эйвоне, потом были три с половиной месяца почти ежедневных спектаклей (иногда – дважды в день). Теперь «Ричард» будет жить на киноэкранах, чуть позже – на дисках, и уже навсегда – в истории британского театра. Тут и сомневаться нечего.
читать дальше
Режиссер Грегори Доран (один из главных постановщиков шекспировских пьес в Англии) использует все имеющиеся у театра средства воздействия на зрителя. Всё подчеркивает величие и значимость происходящего, и поэтичность, и драму, и образность, и человечность. Лаконичная, создающая удивительный эффект сценография: вместо задников здесь с колосников свисают дождем серебристые тонкие цепи, на которые проецируются картины – величественные, наполненные глубокой синевой и отблеском свечей готические своды Вестминстерского аббатства; пылающий закат; дворцовый гобелен с оленем; спутанные клубки терновника. Цепочки чуть покачиваются и вращаются вокруг своей оси, и от этого картины кажутся глубокими, трехмерными. Костюмы, стоящие хорошего фильма с крупными планами. Живая музыка – духовые инструменты и женский вокал, мелодии, возвышенно-прекрасные или вдохновляющие на деяния, отсылающие к ранней средневековой музыке – и духовной, и придворной. Они так важны для создания атмосферы спектакля, и так хороши в своем деле, что на каждом спектакле не только зрители, но и сами актеры аплодируют им, стоящим в нишах верхнего яруса. Мизансцены безупречны все до единой – настолько, что хоть в рамочку каждую, и на стену, чтобы каждый день любоваться. И изучать, как в сценическом пространстве работает принцип золотого сечения.
Актерские работы превосходны, изумительны. Как английские актеры любят своих героев, понимают их и сочувствуют им – это отдельная история, и прекрасная! И все же, при блестяще сделанных ролях старого Гонта и Йорка, герцогини Глостерской, Королевы, фаворитов короля, эпизодических садовников… это спектакль Короля Ричарда. Так написана эта трагедия, так она поставлена Грегори Дораном и так она сыграна Дэвидом Теннантом.
Его Ричард – актер до мозга костей, подлинно артистическая натура. В этом и беда его (слишком долго мир был для него сценой, игрой, и, кажется, ему представлялось, что гибель и поражение в его игре могут быть только понарошку), и сила: именно дар игры позволил ему с таким достоинством проиграть корону.
Ричард намеренно театрален. Себя он несет, как драгоценность, которой позволено любоваться. Любит эффектные, драматические появления и уходы; как признанная прима, он ждет реакции публики на каждый свой жест. Принимает картинные позы, держит скипетр на сгибе локтя так, чтобы окружающие могли любоваться изящным запястьем и длинными пальцами с вызолоченными ногтями. Выдерживает драматическую паузу на поединке Болингброка и Моубри, подгадывая бросок скипетра на кульминационный момент – когда мечи уже скрестились и зазвенели, но еще не предугадать, кто из противников возьмет верх в этой сцене. И Ричард оставляет это право за собой, отодвигает на второй план мужчин, ставящих на кон свои жизни, превращает их бой в свой бенефис. И милостиво принимает подтверждения того, что одно его слово вернее решает судьбы других людей, чем все усилия статистов этой пьесы. Не будучи еще ни милосердным, ни снисходительным, он играет и то, и другое.
О, как свободно, как естественно он чувствует себя в роли живого божества, сияющего идола, вызывающего восторг и, как он верит в свою игру, в созданный образ, как жаждет поклонения! Он и сам в восторге от себя. Какой дивный жест (почти зарезанный при монтаже видеоверсии, к сожалению) он демонстрирует в своих покоях, когда ему подносят зеркало: он с показной небрежностью поправляет роскошные локоны, бегло, и все же с жгучим, едва скрываемым любопытством удостоверяясь с отражением – да, точно, хорош, чертовски хорош!
Кажется, ему не хватает настоящих сильных переживаний в жизни, и он добирает драматизма и эффектности организацией театра с собой в главной роли.
Пока он на троне, его шутки высокомерны, язвительны и обращены на окружающих. Он бросает их, глядя сверху вниз, ни на мгновенье не забывая о своем превосходстве. Шутками - колкими шпильками, словесными играми он заполняет то время, которое иначе было бы отдано рутине, скуке или раздражению.
Но после падения его ирония становится ширмой для горечи и боли. Смеется и играет он теперь буквально чтобы не заплакать. Потеряв трон, страну, друзей он вновь иронизирует – едко, до сарказма, только теперь уже не над окружающими, а все больше над собой и своей судьбой.
Вся сцена с зеркалом, в котором он хочет увидеть, как изменилось его лицо после отречения – это насмешка над собой, сохранившим красоту, не покрывшимся морщинами от горя, не потемневшим от слез. И едва завуалированное, почти открытое признание в том, что произошло с его душой.
То, как Ричард отдает и все никак не может отдать корону Болингброку, было бы превосходной комедией, если бы за этим не было столько скорби и последнего отчаянного желания хоть ненадолго вернуть ощущение, что это он и только он режиссирует происходящее.
Да, его мужества и силы духа хватает на то, чтобы шутить. Вместо того, чтобы заламывать трагически руки, он приседает перед Болингброком в хулиганском, издевательском книксене. Прямо намекает тому, какое страшное преступлении тот совершает, вынуждая короля совершить отречение, на мгновение являясь окружающим распятым Христом: выходит в свет в длинной светлой сорочке с широкими рукавами, с разметанными по плечам прядями, раскидывает руки, достойно и смиренно смотрит не на окружающих, а будто в вечность. Униженный, претерпевший, принявший свой крест и этим возвысившийся до недосягаемых пределов Иисус, стоящий среди гонителей и фарисеев.
О, Ричард великий актер! Он знает, как сильна эта сцена, какое впечатление она произведет на окружающих, как дрогнут сердца тех, кто не до конца уверен в справедливости происходящего.
Но, еще не опустив руки, еще стоя в луче света как явившийся Спаситель, он с досадой и насмешкой фыркает, и «выпрыгивает» из образа святого жертвенника, всплескивает руками, разрушает магию момента брезгливым и раздраженным «яаууу»… Мол, да ладно вам, вы же не подумали, что бедный осмеянный Ричард – и вправду новый Христос? И этот момент, вызывающий то недоумение, то усмешку наблюдающих – на самом деле горестное, отчаянное признание Ричарда самому себе: он хотел быть живым божеством, он чувствовал в себе внутренние силы и красоту натуры, чтобы осуществить это - но растратил свой свет и умение очаровывать, вести за собой на что-то совсем другое, внешнее, глупое. И сейчас он искренне считает недостойным, неприличным примерять на себя терновый венец. «Извините, это была дурная шутка. Я не так хорош, чтобы рядиться в невинную жертву», - играет подтекстом к этому переходу от патетики к кривлянию Ричард-Теннант. И ровно в этот момент воистину становится жертвой. Ибо в самом сердце все понял про себя и раскаялся, а раскаявшись и изменившись необратимо, стал неподсуден. Теперь он всем нутром понимает то, что проговаривал, пытаясь осмыслить, несколькими днями ранее.
Почтенье к бессильной этой плоти - лишь насмешка.
Забудьте долг, обычай, этикет:
Они вводили в заблужденье вас.
Ведь, как и вы, я насыщаюсь хлебом,
Желаю, стражду и друзей ищу,
Я подчинен своим страстям, - зачем же
Вы все меня зовете "государь"?
Грегори Доран дописал Шекспира. И – удивительное дело, не навредил этим пьесе. А изменение, которое он привнес в пьесу – важнейшее. Доран «назначил» убийцей короля другого человека. И не просто «другого». Вместо эпизодического сира Экстона, который и введен-то в пьесу был, кажется, исключительно для того, чтобы зарезать Ричарда и в этом поддержать одну из исторических версий гибели короля, в спектакле в темницу с ножом в руке входит Омерль. Юный кузен короля, тот самый Омерль, который был искренне предан Ричарду и рыдал, видя своего государя и друга отчаявшимся, теряющим последнюю надежду, буквально смотрящимся в могилу. В шекспировском «Ричарде» Омерль – персонаж вполне однозначный. Сторонник короля, который сочувствует его падению, после отречения Ричарда и коронации Болингборока примыкает к заговору против нового монарха, разоблаченный собственным отцом, отказывается от дальнейшей мести - в благодарность матери, вымолившей ему прощение, и из страха за свою жизнь. Добрый чувствительный молодой человек, который один раз в жизни рискнул совершить что-то дерзкое (да даже не совершить, а подумать о возможности такого дела), но, потерпев неудачу, навсегда ушел в тень, понимая, что большие свершения ему не по зубам.
В спектакле именно он, а не Болингброк, оказывается антагонистом Ричарда. Если король из заблуждений и насмешливого лицедейства поднимается до подлинного мужества, то Омерль из простого честного юноши на том же самом пути, пройдя через те же события, превращается в труса и предателя. Хотя именно он, Омерль, первым получил урок достойного принятия своей судьбы. Эта сцена в конце первого акта – одна из самых сильных в спектакле, буквально бьющая под дых зрителю.
Ричард, узнав, что ему изменили ВСЕ (а кто не изменили, те погибли), и что неминуемо низложение, растравляет свою боль, еще по-актерски драматизирует, украшая свое страдание жалостливым, самоуничижительным монологом.
Что ж королю прикажут? Подчиняться?
Он подчинится. Иль его сместят?
И этим тоже будет он доволен.
Он должен титул потерять? Бог с ним!
Готов сменять я свой дворец на келью,
Каменья драгоценные - на четки,
Наряд великолепный - на лохмотья,
Резные кубки - на простую миску,
Мой скипетр - на посох пилигрима,
Весь мой народ - на грубое распятье,
И всю мою обширную страну -
На маленькую, тесную могилку,
На тесную убогую могилку.
А то пускай проезжая дорога
Мне будет кладбищем, чтоб мой народ
Вседневно попирал чело монарха:
Уж раз он мне живое сердце топчет, -
Пусть топчет погребенное чело!
Он сам себе это говорит, себя терзает, даже не задумываясь, что он не один здесь в эту минуту. И вдруг замечает, что Омерль – единственный оставшийся безоговорочно верный ему человек - горько, отчаянно плачет в ладони оттого, что ему, Омерлю, за него, Ричарда, невыносимо больно. И взгляд Ричарда меняется мгновенно: от самоуглубленной, самоупивающейся скорби – к секунде растерянности (что я наделал своими горестными стонами, болван!) и к живой человеческой боли. Секунду назад он разговаривал с вечностью. Он – король, видел своим собеседником разве что Великий Неумолимый Рок, судьбу. И тут он открывает для себя, что сочувствие человека – стократ важнее воображаемых жестов судьбы. И в глазах Ричарда – нежная благодарность Омерлю и за его сострадание, и за то, что помог ему пережить этот колоссальный экзистенциальный опыт, и сожаление (возможно, первое в жизни), что его беды принесли столько горя кому-то другому. И Ричард целует плачущего Омерля, смело и крепко, желая утешить, и наполнить эту минуту человеческим теплом, и отчаянно ища не-одиночества. Этот поцелуй, конечно, не о желании чувственного наслаждения и не о сексуальном влечении. Он – о том, как в минуту высокого страдания королю Ричарду открылась, наконец, радость и спасительное начало любви и со-чувствия человека к человеку.
Потом он прижмет плачущего юношу к груди, будет тихонько гладить по волосам (все, дружище, давай достойно примем все невзгоды), а сам он, баюкающий слабого мальчика, будет спокойным, печальным и уже очень, очень сильным и взрослым, несмотря на всю свою печаль. И хотя в этот момент ему на самом деле намного страшнее и горше, чем Омерлю, он почти явственно светится этой обретенной внутренней силой.
И вот этот Омерль, увидевший Ричарда в момент его настоящего пробуждения и взросления, получивший возможность оценить в день отречения, как достойно и мужественно можно принимать удары судьбы, и рискнувший даже примкнуть к заговорщикам, чтобы вернуть Ричарду трон, сломался, едва был разоблачен. Униженный, он ползает на коленях перед Болингброком, надеясь на помилование. А потом, получив его, идет в темницу и убивает Ричарда. То ли от стыда за свою слабость, который будет жечь его до тех пор, пока жив тот, кто в его присутствии нашел в себе силы и чувство собственного достоинства совсем иначе принять поражение всех планов и угрозу жизни. То ли из ребяческого энтузиазма доказать Болингброку, что он отступился от Ричарда не только на словах, но и на деле. То ли от того и другого вместе. Так или иначе, история Омерля оказывается историей предательства вдвойне. Если Болингборок и мятежники свергали короля (они и знали только Ричарда-короля), то Омерль убил Ричарда-человека, того, кто доверил ему единственному увидеть нежное и мягкое в его сердце. И если Ричард, пусть в шутку, пусть всего на несколько секунд, сравнивает себя с принесенным в жертву Христом, то Омерль и в самом деле оказывается тем Иудой, предательство которого тем ужаснее, чем теплее был поцелуй.
Теннант сыграл о том, как становится ЧЕЛОВЕК.
Ричард отказался от роли короля – из милосердия, чтобы не лить понапрасну кровь простых солдат. Он отверг идею предстать Богочеловеком, требовать прав Помазанника Божия – потому что сам не простил себе прежние грехи. Но он обнаружил в себе, стал, явился ЧЕЛОВЕКОМ. И нашел в себе силы и мужество не унизиться и не потерять обретенное, прося взамен этой человечности власть, свободу и даже жизнь.
Теннант, играя Ричарда, провел его от упоения мишурой парчи и золота, от безусловного, не подлежащего сомнению восприятия собственной исключительности - к пониманию себя настоящего, к трезвой оценке себя и жизни, к пробуждению человеческих качеств, вызывающих уважение. И все это движение, высвобождение души и характера - на крупных планах, без патетики и аффекта. Со всей откровенностью, которая только возможна, когда твой герой - прирожденный артист.
P.S. В самых значимых британских проектах эта тема – что делает человека ЧЕЛОВЕКОМ и как это достигается - уже настолько очевидно центральная, что остается сделать вывод: английское искусство сегодня сознательно посвящено идее гуманизма, его обозначения и воспитания, если хотите. И это - радостное открытие.
P.S. Почти все иллюстрации кликабельны.
Пишет Кафка Грефневая (vardanna)
2014-01-26 23:50:00
«РИЧАРД II». СПЕКТАКЛЬ О КОРОЛЕ, АКТЕРЕ, ЧЕЛОВЕКЕ
Вчера в Лондоне, в зале «Барбикан» последний раз был сыгран спектакль «Ричард II» Королевской Шекспировской компании.
10 октября начали в шекспировском театре в Стратфорде-на-Эйвоне, потом были три с половиной месяца почти ежедневных спектаклей (иногда – дважды в день). Теперь «Ричард» будет жить на киноэкранах, чуть позже – на дисках, и уже навсегда – в истории британского театра. Тут и сомневаться нечего.
читать дальше
Режиссер Грегори Доран (один из главных постановщиков шекспировских пьес в Англии) использует все имеющиеся у театра средства воздействия на зрителя. Всё подчеркивает величие и значимость происходящего, и поэтичность, и драму, и образность, и человечность. Лаконичная, создающая удивительный эффект сценография: вместо задников здесь с колосников свисают дождем серебристые тонкие цепи, на которые проецируются картины – величественные, наполненные глубокой синевой и отблеском свечей готические своды Вестминстерского аббатства; пылающий закат; дворцовый гобелен с оленем; спутанные клубки терновника. Цепочки чуть покачиваются и вращаются вокруг своей оси, и от этого картины кажутся глубокими, трехмерными. Костюмы, стоящие хорошего фильма с крупными планами. Живая музыка – духовые инструменты и женский вокал, мелодии, возвышенно-прекрасные или вдохновляющие на деяния, отсылающие к ранней средневековой музыке – и духовной, и придворной. Они так важны для создания атмосферы спектакля, и так хороши в своем деле, что на каждом спектакле не только зрители, но и сами актеры аплодируют им, стоящим в нишах верхнего яруса. Мизансцены безупречны все до единой – настолько, что хоть в рамочку каждую, и на стену, чтобы каждый день любоваться. И изучать, как в сценическом пространстве работает принцип золотого сечения.
Актерские работы превосходны, изумительны. Как английские актеры любят своих героев, понимают их и сочувствуют им – это отдельная история, и прекрасная! И все же, при блестяще сделанных ролях старого Гонта и Йорка, герцогини Глостерской, Королевы, фаворитов короля, эпизодических садовников… это спектакль Короля Ричарда. Так написана эта трагедия, так она поставлена Грегори Дораном и так она сыграна Дэвидом Теннантом.
Его Ричард – актер до мозга костей, подлинно артистическая натура. В этом и беда его (слишком долго мир был для него сценой, игрой, и, кажется, ему представлялось, что гибель и поражение в его игре могут быть только понарошку), и сила: именно дар игры позволил ему с таким достоинством проиграть корону.
Ричард намеренно театрален. Себя он несет, как драгоценность, которой позволено любоваться. Любит эффектные, драматические появления и уходы; как признанная прима, он ждет реакции публики на каждый свой жест. Принимает картинные позы, держит скипетр на сгибе локтя так, чтобы окружающие могли любоваться изящным запястьем и длинными пальцами с вызолоченными ногтями. Выдерживает драматическую паузу на поединке Болингброка и Моубри, подгадывая бросок скипетра на кульминационный момент – когда мечи уже скрестились и зазвенели, но еще не предугадать, кто из противников возьмет верх в этой сцене. И Ричард оставляет это право за собой, отодвигает на второй план мужчин, ставящих на кон свои жизни, превращает их бой в свой бенефис. И милостиво принимает подтверждения того, что одно его слово вернее решает судьбы других людей, чем все усилия статистов этой пьесы. Не будучи еще ни милосердным, ни снисходительным, он играет и то, и другое.
О, как свободно, как естественно он чувствует себя в роли живого божества, сияющего идола, вызывающего восторг и, как он верит в свою игру, в созданный образ, как жаждет поклонения! Он и сам в восторге от себя. Какой дивный жест (почти зарезанный при монтаже видеоверсии, к сожалению) он демонстрирует в своих покоях, когда ему подносят зеркало: он с показной небрежностью поправляет роскошные локоны, бегло, и все же с жгучим, едва скрываемым любопытством удостоверяясь с отражением – да, точно, хорош, чертовски хорош!
Кажется, ему не хватает настоящих сильных переживаний в жизни, и он добирает драматизма и эффектности организацией театра с собой в главной роли.
Пока он на троне, его шутки высокомерны, язвительны и обращены на окружающих. Он бросает их, глядя сверху вниз, ни на мгновенье не забывая о своем превосходстве. Шутками - колкими шпильками, словесными играми он заполняет то время, которое иначе было бы отдано рутине, скуке или раздражению.
Но после падения его ирония становится ширмой для горечи и боли. Смеется и играет он теперь буквально чтобы не заплакать. Потеряв трон, страну, друзей он вновь иронизирует – едко, до сарказма, только теперь уже не над окружающими, а все больше над собой и своей судьбой.
Вся сцена с зеркалом, в котором он хочет увидеть, как изменилось его лицо после отречения – это насмешка над собой, сохранившим красоту, не покрывшимся морщинами от горя, не потемневшим от слез. И едва завуалированное, почти открытое признание в том, что произошло с его душой.
То, как Ричард отдает и все никак не может отдать корону Болингброку, было бы превосходной комедией, если бы за этим не было столько скорби и последнего отчаянного желания хоть ненадолго вернуть ощущение, что это он и только он режиссирует происходящее.
Да, его мужества и силы духа хватает на то, чтобы шутить. Вместо того, чтобы заламывать трагически руки, он приседает перед Болингброком в хулиганском, издевательском книксене. Прямо намекает тому, какое страшное преступлении тот совершает, вынуждая короля совершить отречение, на мгновение являясь окружающим распятым Христом: выходит в свет в длинной светлой сорочке с широкими рукавами, с разметанными по плечам прядями, раскидывает руки, достойно и смиренно смотрит не на окружающих, а будто в вечность. Униженный, претерпевший, принявший свой крест и этим возвысившийся до недосягаемых пределов Иисус, стоящий среди гонителей и фарисеев.
О, Ричард великий актер! Он знает, как сильна эта сцена, какое впечатление она произведет на окружающих, как дрогнут сердца тех, кто не до конца уверен в справедливости происходящего.
Но, еще не опустив руки, еще стоя в луче света как явившийся Спаситель, он с досадой и насмешкой фыркает, и «выпрыгивает» из образа святого жертвенника, всплескивает руками, разрушает магию момента брезгливым и раздраженным «яаууу»… Мол, да ладно вам, вы же не подумали, что бедный осмеянный Ричард – и вправду новый Христос? И этот момент, вызывающий то недоумение, то усмешку наблюдающих – на самом деле горестное, отчаянное признание Ричарда самому себе: он хотел быть живым божеством, он чувствовал в себе внутренние силы и красоту натуры, чтобы осуществить это - но растратил свой свет и умение очаровывать, вести за собой на что-то совсем другое, внешнее, глупое. И сейчас он искренне считает недостойным, неприличным примерять на себя терновый венец. «Извините, это была дурная шутка. Я не так хорош, чтобы рядиться в невинную жертву», - играет подтекстом к этому переходу от патетики к кривлянию Ричард-Теннант. И ровно в этот момент воистину становится жертвой. Ибо в самом сердце все понял про себя и раскаялся, а раскаявшись и изменившись необратимо, стал неподсуден. Теперь он всем нутром понимает то, что проговаривал, пытаясь осмыслить, несколькими днями ранее.
Почтенье к бессильной этой плоти - лишь насмешка.
Забудьте долг, обычай, этикет:
Они вводили в заблужденье вас.
Ведь, как и вы, я насыщаюсь хлебом,
Желаю, стражду и друзей ищу,
Я подчинен своим страстям, - зачем же
Вы все меня зовете "государь"?
Грегори Доран дописал Шекспира. И – удивительное дело, не навредил этим пьесе. А изменение, которое он привнес в пьесу – важнейшее. Доран «назначил» убийцей короля другого человека. И не просто «другого». Вместо эпизодического сира Экстона, который и введен-то в пьесу был, кажется, исключительно для того, чтобы зарезать Ричарда и в этом поддержать одну из исторических версий гибели короля, в спектакле в темницу с ножом в руке входит Омерль. Юный кузен короля, тот самый Омерль, который был искренне предан Ричарду и рыдал, видя своего государя и друга отчаявшимся, теряющим последнюю надежду, буквально смотрящимся в могилу. В шекспировском «Ричарде» Омерль – персонаж вполне однозначный. Сторонник короля, который сочувствует его падению, после отречения Ричарда и коронации Болингборока примыкает к заговору против нового монарха, разоблаченный собственным отцом, отказывается от дальнейшей мести - в благодарность матери, вымолившей ему прощение, и из страха за свою жизнь. Добрый чувствительный молодой человек, который один раз в жизни рискнул совершить что-то дерзкое (да даже не совершить, а подумать о возможности такого дела), но, потерпев неудачу, навсегда ушел в тень, понимая, что большие свершения ему не по зубам.
В спектакле именно он, а не Болингброк, оказывается антагонистом Ричарда. Если король из заблуждений и насмешливого лицедейства поднимается до подлинного мужества, то Омерль из простого честного юноши на том же самом пути, пройдя через те же события, превращается в труса и предателя. Хотя именно он, Омерль, первым получил урок достойного принятия своей судьбы. Эта сцена в конце первого акта – одна из самых сильных в спектакле, буквально бьющая под дых зрителю.
Ричард, узнав, что ему изменили ВСЕ (а кто не изменили, те погибли), и что неминуемо низложение, растравляет свою боль, еще по-актерски драматизирует, украшая свое страдание жалостливым, самоуничижительным монологом.
Что ж королю прикажут? Подчиняться?
Он подчинится. Иль его сместят?
И этим тоже будет он доволен.
Он должен титул потерять? Бог с ним!
Готов сменять я свой дворец на келью,
Каменья драгоценные - на четки,
Наряд великолепный - на лохмотья,
Резные кубки - на простую миску,
Мой скипетр - на посох пилигрима,
Весь мой народ - на грубое распятье,
И всю мою обширную страну -
На маленькую, тесную могилку,
На тесную убогую могилку.
А то пускай проезжая дорога
Мне будет кладбищем, чтоб мой народ
Вседневно попирал чело монарха:
Уж раз он мне живое сердце топчет, -
Пусть топчет погребенное чело!
Он сам себе это говорит, себя терзает, даже не задумываясь, что он не один здесь в эту минуту. И вдруг замечает, что Омерль – единственный оставшийся безоговорочно верный ему человек - горько, отчаянно плачет в ладони оттого, что ему, Омерлю, за него, Ричарда, невыносимо больно. И взгляд Ричарда меняется мгновенно: от самоуглубленной, самоупивающейся скорби – к секунде растерянности (что я наделал своими горестными стонами, болван!) и к живой человеческой боли. Секунду назад он разговаривал с вечностью. Он – король, видел своим собеседником разве что Великий Неумолимый Рок, судьбу. И тут он открывает для себя, что сочувствие человека – стократ важнее воображаемых жестов судьбы. И в глазах Ричарда – нежная благодарность Омерлю и за его сострадание, и за то, что помог ему пережить этот колоссальный экзистенциальный опыт, и сожаление (возможно, первое в жизни), что его беды принесли столько горя кому-то другому. И Ричард целует плачущего Омерля, смело и крепко, желая утешить, и наполнить эту минуту человеческим теплом, и отчаянно ища не-одиночества. Этот поцелуй, конечно, не о желании чувственного наслаждения и не о сексуальном влечении. Он – о том, как в минуту высокого страдания королю Ричарду открылась, наконец, радость и спасительное начало любви и со-чувствия человека к человеку.
Потом он прижмет плачущего юношу к груди, будет тихонько гладить по волосам (все, дружище, давай достойно примем все невзгоды), а сам он, баюкающий слабого мальчика, будет спокойным, печальным и уже очень, очень сильным и взрослым, несмотря на всю свою печаль. И хотя в этот момент ему на самом деле намного страшнее и горше, чем Омерлю, он почти явственно светится этой обретенной внутренней силой.
И вот этот Омерль, увидевший Ричарда в момент его настоящего пробуждения и взросления, получивший возможность оценить в день отречения, как достойно и мужественно можно принимать удары судьбы, и рискнувший даже примкнуть к заговорщикам, чтобы вернуть Ричарду трон, сломался, едва был разоблачен. Униженный, он ползает на коленях перед Болингброком, надеясь на помилование. А потом, получив его, идет в темницу и убивает Ричарда. То ли от стыда за свою слабость, который будет жечь его до тех пор, пока жив тот, кто в его присутствии нашел в себе силы и чувство собственного достоинства совсем иначе принять поражение всех планов и угрозу жизни. То ли из ребяческого энтузиазма доказать Болингброку, что он отступился от Ричарда не только на словах, но и на деле. То ли от того и другого вместе. Так или иначе, история Омерля оказывается историей предательства вдвойне. Если Болингборок и мятежники свергали короля (они и знали только Ричарда-короля), то Омерль убил Ричарда-человека, того, кто доверил ему единственному увидеть нежное и мягкое в его сердце. И если Ричард, пусть в шутку, пусть всего на несколько секунд, сравнивает себя с принесенным в жертву Христом, то Омерль и в самом деле оказывается тем Иудой, предательство которого тем ужаснее, чем теплее был поцелуй.
Теннант сыграл о том, как становится ЧЕЛОВЕК.
Ричард отказался от роли короля – из милосердия, чтобы не лить понапрасну кровь простых солдат. Он отверг идею предстать Богочеловеком, требовать прав Помазанника Божия – потому что сам не простил себе прежние грехи. Но он обнаружил в себе, стал, явился ЧЕЛОВЕКОМ. И нашел в себе силы и мужество не унизиться и не потерять обретенное, прося взамен этой человечности власть, свободу и даже жизнь.
Теннант, играя Ричарда, провел его от упоения мишурой парчи и золота, от безусловного, не подлежащего сомнению восприятия собственной исключительности - к пониманию себя настоящего, к трезвой оценке себя и жизни, к пробуждению человеческих качеств, вызывающих уважение. И все это движение, высвобождение души и характера - на крупных планах, без патетики и аффекта. Со всей откровенностью, которая только возможна, когда твой герой - прирожденный артист.
P.S. В самых значимых британских проектах эта тема – что делает человека ЧЕЛОВЕКОМ и как это достигается - уже настолько очевидно центральная, что остается сделать вывод: английское искусство сегодня сознательно посвящено идее гуманизма, его обозначения и воспитания, если хотите. И это - радостное открытие.
P.S. Почти все иллюстрации кликабельны.
@темы: Впечатления, RSC, "Ричард II", Шекспир, Дэвид Тэннант
-
-
05.03.2015 в 19:03