Из книги Михаила Козакова "Фрагменты". Кусок главы "Охлопков-56".

[sholay]

"И вот в 1955 году во МХАТе объявлены гастроли английской драматической труппы, руководимой Питером Бруком. Привозят "Гамлета". За две недели будет дано четырнадцать представлений! Как это может быть? "А Гамлет - один?" - "Да, один - Пол Скофилд". - "Как же он выдержит?" - "А знаете, этот Брук - двоюродный брат Плучека". И слухи, слухи, слухи...
Мы, студенты, бежим смотреть, как англичане шествуют на репетицию. "Который Скофилд?" - "Черт его знает!" В Москве тогда иностранцев бывало относительно немного, потому высаживающиеся из автобуса англичане, да еще артисты, нам в новинку. Смотрим, обсуждаем. Первый рассказ о Скофилде слышу от студентов постановочного факультета проходящих практику во МХАТе и присутствовавших на репетиции: "Молодой мужик, ходит в вельветовых узеньких-узеньких брючках. Примеривается к сцене, что-то бормочет себе под нос.
Наконец - спектакль. Зал филиала набиты битком. Толпы людей на улице. В зале "вся Москва". Знаменитые режиссеры, актеры, критики. А на сцене спокойные, строгие декорации, мягкий свет. Никакой музыки, никаких эффектов, костюмы из грубых тканей, черные, серые, коричневые. Трико не отливают шелком, ничего не алеет, не белеет, не переливается атласом, не пурпурится бархатом. Странно. Непривычно. В зале тихо. Все насторожились. Гамлет не выбегает, не появляется, ничем поначалу не выделяется. Один из. А если приглядеться... Юноша? Нет, молодой мужчина, лет тридцати - тридцати трех, без грима. Волосы свои (!). Нормально подстрижены. Высокий, стройный. Длинные ноги в грубом трико. На ногах не туфли-лодочки, как у Самойлова, а тоже грубые полусапожки с пряжками по бокам. КолЕт. Лицо замечательное. Огромные умные глаза, которые смотрят вглубь себя. И две резкие горькие морщины (свои) по обеим сторонам рта. Рот им перпендикулярен. он пластичен? Да, безусловно. Но не так как Самойлов, не по-балетному. Жестов мало. Они естественны, но не каждодневны. Это не романтика и не быт. Руки с длинными нервными пальцами, звук голоса - низкий баритон - ровен, глубок. Ни намека на самойловское тремоло.
Этот Гамлет подозрительно спокоен. Вот прошла первая сцена. Ушел король, и с ним - Гертруда. Удалился царедворец Полоний. Тоже странность: нормальный сухонький старичок в черном головном уборе с седенькой (своей) бородкой. Гамлет остался один. Сейчас первый монолог.
У Охлопкова - музыка, всхлип музыки, и в тон ей - Самойлов - Гамлет: "О, если б эта плоть моя могла растаять, сгинуть, изойти росой!"
А здесь - почти так же ровно, как предыдущие реплики, звучавшие до монолога. Потом быстрей, быстрей, быстрей, как летящие мысли, как импульсивные чувства, дальше по тексту, и вдруг где-то внутри монолога - взрыв-восклицание, и опять дальше, нерно, быстро, и никакой точки в конце монолога, рассчитанной на прием, а уже а сцене - Горацио с Марцеллом и Бернардо. Тоже нормальные ребята только одеты не так, как мы, сидящие в зале. Затем появляются Розенкранц и Гильденстерн - и они без всяких ужимок даже Призрак не будет фосфорецировать и вещать загробным голосом, а явится так же буднично, как он ходил живой среди среди живых. Действие катится стремительно, и вот уже кончился первый акт, включивший в себя два, если не три шекспировских. Только успеваю сообразить, что оставлены вроде сцены, выброшенные Охлопковым, а тем не менее все почему-то короче: и монологи, и сцены, и акты...
Антракт. В фойе, в курилке толпа. Молчат. Выжидающе переглядываются. Кое-где обмениваются неслышными репликами. Третий звонок. Все на местах. Сейчас "Быть или не быть".
У Охлопкова Гамлет под музыку долго ходит, мечется за решеткой. Потом - к прутьям. Руки сжимают металлические прутья, и... "Быть (пауза) или (пауза) не быть? (пауза). Вот в чем вопрос (пауза)". А за продекламированным во второй раз: "Умереть, уснуть!" - достается кинжал. Сам Гамлет в это время за дверью решетки, и только одна рука с кинжалом видна зрителю. Пауза. Кинжал выпадает из руки на пол, и почти вопль ужаса, лицо в зал через решетку: "И видеть сны, быть может?!!" Далее обличение: "Кто снес бы плети и глумленье века, гнет сильного, насмешку гордеца..." и т.д. с итогом: "Так трусами нас делает раздумье", а потом нежнейшее самойловское тремоло: "Но тише... Офелия? - В твоих молитвах, нимфа, все, чем я грешен, помяни". И конечно, аплодисменты!
Вышел Скофилд, и не успели оглянуться, как услышали:
"To be or not to be,
That is the question".
Но интонации уже иные, чем в первом акте, они горше, глубже, звучат магически притягательно.
"Мышеловка". Она игралась у Брука, как детектив. Виден был каждый оттенок на лицах подследственных и ведущих следствие персонажей. Все целесообразно и крайне напряженно. Музыка никому и ничему не помогала. Ее просто не было. Взрыв произрастал изнутри. "Королю дурно! Он уходит!" Стремительно сыграна сцена с флейтой, что не помешало залу смеяться сарказмам Гамлета и тут же затихать, чтобы не пропустить искометного диалога с Полонием. Спальня. Убийство Полония. Гамлет в гневе. И вот является Призрак, чтобы уберечь мать, направить гнев Гамлета не на нее, ибо сказано: "не умышляй на мать свою..." Нет, не Призрак - отец, даже папа в халате, как и дОлжно ему быть в своей, теперь поруганной, опочивальне. Только лицо его очень, очень бледное и на нем темные-темные, как впадины, глаза.
Потом будет сцена сумасшествия. Офелия, не слащаво красивая, не с лирической песенкой под скрипки "Однажды в Валентинов день...", а в черном (до этого в белом) платье, непристойная, резкая, сидящая, расставив ноги, а полу, тупо стучащая по нему в ритме своей гортанной, тоже резкой песни. Страшно. Больно. Неузнаваемо изменившаяся Мэри Юр. До этого - сама благопристойность и английская сдержанность, прелесть, юная леди, теперь - безумная Офелия, которая, как всякое сошедшее с ума человеческое создание, вызывает разные, противоречивые чувства, о главное в результате - чувство сострадания...
А затем будет дуэль Лаэрта и Гамлета. И никакого пицикатто Чайковского, как у Охлопкова. Даже не дуэль, а поединок. Нет! Соревнование, спортивное соревнование, только рапира Лаэрта будет остра и смертоносна Во время третьей схватки, парировав его атаку, Гамлет вдруг увидел острие Лаэртовой рапиры, протянул руку, желая проверить, а тот полоснул острием по протянутой ладони. Больно! Гамлет вскрикнул, прижав к телу порезанную руку. Потом молниеносно провел атаку и завладел оружием Лаэрта. "Они забылись! Разнять их!" - закричал Клавдий. Придворные кинулись к Гамлету желая его обезоружить и вот тут Скофилд с диким криком, с воем завертелся на одном месте с вытянутой рапирой в руках, описывая ею круги. Придворные - врассыпную, и тогда он убил Лаэрта, не фехтуя, а так, как убивают, в один прием...
Потом угаснул сам, и последнее, что мы запомнили, было: "Дальше - тишина..." Не помню, поднимали ли Гамлета на помост четыре капитана, и если да, то как они это делали. Помню "Дальше - тишина..." Дальнейшее - молчание...
И взрыв аплодисментов. Овация зала. Англичане кланяются бесконечно. Цветы, Скофилд двумя руками, безукоризненно элегантным движением благодарит москвичей воздушным поцелуем. На поклоны выходит полноваты Питер Брук, тот, что брат Плучека. И поклоны, поклоны, поклоны...
А потом Москва загудела. Мнения, восторги, споры, неприятие, недоумение, похвалы, восторги, споры. И конечно билетов на "Гамета" не достать. И я уже на прорыв пытаюсь попасть в филиал, но не тут-то было. "Моя милиция меня бережет". Так что пришлось довольствоваться единственным, но сильнейшим впечатлением.
Потом мне доведется не раз видеть Скофилда: и в "Короле Лире", и в "Макбете", иметь радость встречаться, разговаривать с ним и даже возить его на своем захудалом "Москвиче" по Москве. Но это все потом, потом...
А тогда были споры. Были, несмотря на, казалось бы, несомненный успех у москвичей, успех, который весьма оценили и сами англичане. Ведь московские гастроли стали премьерными для "Гамлета" Брука. Слух о российском триумфе докатился до Англии и создал хорошую рекламу этому спектаклю, подготовив почву для не менее замечательного приема на родине. Москвичи умеют принять восторженно, но что удивительно - так же восторженно они могут реагировать на то, что недостойно восторга. К примеру, когда через два года в т ом же МХАТе игрался "Гамлет" с немолодым тяжеловесным Майклом Редгрейвом в главной роли, не помню уже, в чьей режиссуре, я поражался московскому радушию и восторженной непритязательности, бурным аплодисментам, которыми в этом же зале, эти же театралы приветствовали уже не бруковскую режиссуру, не скофилдовское искусство. Так бывает, увы, не только с иностранными спектаклями...
Итак, шла игра во мнения по поводу спектакля Брука. И понять москвичей было можно. Слишком уж непривычным казалось все: от манеры исполнения и оформления до деталей реквизита. Особенно после охлопковского "Гамлет", который еще год назад поражал новаторством. А каково было ленинградцам после козинцевского "Гамлета", где в финале на фоне Ники Самофракийской в натуральную величину (!) читался 66-й сонет Шекспира в дополнение к тексту трагедии. Там, надо полагать, сработала давняя традиция бывшего императорского театра: после пьесы давался дивертисмент, так сказать, трагедия с балетом...
Судьба вторично столкнула меня с Виленкиным на "Гамлете", теперь уже Питера Брука. На первый взгляд кажется парадоксальным, что мхатовец Виленкин, принявший романтический спектакль Охлопкова, был обескуражен "Гамлетом" Брука. "Как он произносит монолог о человеке, - недоумевал Виталий Яковлевич. - "Человек - краса Вселенной, венец всего живущего!" А он говорит бытово, как о чем-то незначащем, будто речь идет о пачке сигарет, что ли. Странно". И это говорил Виленкин, знающий английский язык к тому же. Что же говорить о тех, кто воспитывался на лжеромантизме "Девушек с кувшином" и прочих "Кабальеро"...
Помню мой спор со студентом-вахтанговцем Васей Лановым.
Он (категорично): "Нет, так играть, как играет Скофилд ,нельзя! Это не Шекспир! Где темперамент?! Где мощь шекспировской фразы?! Разве его можно сравнивать с Самойловым?!"
Потом мне рассказывали, что Евгений Валерьянович так же решительно не принял постановки Брука...
Московское телевидение в цикле "Наши гости" устроило передачу, на которой присутствовали английские и советские артисты, играющие "Гамлета". Передачи тогда шли в эфир "живьем", что придавало им аромат сиюминутности, но было и чревато всевозможными последствиями. Устроители задумали интересный эксперимент. Было решено сыграть дважды сцену Гамлета и Офелии: "Я вас любил когда-то". - Да, принц, и я была вправе этому верить..." - "Напрасно вы мне верили. Я не любил вас" etc. Дважды, так как в передач принимали участие две Офелии и два Гамлета. Причем пары составлялись, как на международных соревнованиях по теннису, - играли микст, только с той разницей, что сборные Англии и СССР были нарушены: Е.Самойлов (СССР) играл с Мери Юр (Великобритания),а Пол Скофилд (Великобритания) играл с Галей Анисимовой (СССР). Идея занятная.
И вот тут-то "наш" решил показать "ихнему", что такое Шекспир и с чем его едят! И без того склонный к аффектации, Евгений Валерьянович рванул так, что от силы его голоса чуть не вышли из строя чувствительные микрофоны, а у телезрителей в квартирах экраны их "КВНов" и "Темпов" завибрировали со страшной силой. Мэри Юр заметно испугалась и еле успевала подавать свои реплики.
Самойлов, очевидно, забыл советы Гамлета, которые тот давал актерам, предостерегая их в желании "Ирода переиродить...".
Затем, как вздох облегчения, - Скофилд, который учел к тому же специфику телевидения и с прекрасным чувством камеры и условий игры начал сцену с Галей Анисимовой... Незнание языка, на котором говорит партнерша, может помешать, а может и помочь играть, если ты правильно используешь ситуацию. Скофилд использовал ее безошибочно: он вслушивался в интонации Офелии - Анисимовой, он вглядывался в ее глаза, желая прочесть в них то, чего недопонял из ее речей. И неподдельное внимание как нельзя лучше легло на предлагаемые Шекспиром обстоятельства. Этот Гамлет проверял Офелию, ибо еще сомневался в ее предательстве. Он искал ответа и, не найдя, отвечал Офелии горькими словами: "Уходи в монастырь, к чему плодить грешников..." Он любовался этой русской девушкой Галей, говоря: "I love you", и презирал ее одновременно: "Бог вам дал одно лицо, а вы себе делаете другое..." Галя Анисимова никогда больше, ни до, ни после этого случая, так не играла эту сцену. В тот вечер она была прекрасна.
Матч, за которым наблюдала вся Москва и весь Ленинград, закончился абсолютной победой последней пары."