[sholay]

Отсюда: silbern-drachen.livejournal.com/234836.html#com...

23 July 2014 @ 09:33 pm

Генрих IV, части I и II

Да, я опять про британские спектакли и Шекспира, идите своей дорогой. Впрочем, посмотрите сначала трейлеры, в них музыка прекрасная.
Royal Shakespeare Company, режиссёр – Грэгори Доран, вторая часть ждёт вас в кинотеатрах .







Итак, восемь лет (всего-то) прошло с отречения Ричарда II и коронации Генриха IV. О Ричарде по тексту вспоминает каждый второй персонаж – преимущественно для оправдания собственных нынешних действий, покойники так удобны для этого. А для короля Генриха мысль об убитом кузене превращается просто в навязчивую идею и преследует его постоянно, здесь точки над i сразу расставляет ещё одно прекрасное дорановское начало спектакля: в глубине тёмной сцены – молящийся король, на авансцене – до боли знакомая корона (для зрителей в кинотеатре её ещё и подчёркивают крупным планом), наверху – призрак Ричарда.

Отсылок к первому спектаклю вообще будет много, и эстетически постановка выдержана строго в том же духе, что и «Ричард II»: те же преимущественно пустая сцена, прекрасная живая музыка, не перегруженные деталями костюмы. Белого, золота и голубого в этих краях больше не носят, зато бордовый цвет одежды Болингброка в первой пьесе

Кликабельно

теперь станет и цветом его наследника.

Кликабельно

Но ещё интереснее различие. Всё действие «Ричарда II» сосредоточено вокруг короля и его двора, а «Генрих IV» даёт нам обширную панораму, вертикальный срез общества от короля до шлюхи и трактирного служки. Но при этой широте охвата здесь нет централизующего начала. Если сердцем первого спектакля был король, за чьей историей мы следовали, то здесь такой центральной объединяющей всё и держащей на себе интерес фигуры нет. Я бы сказала, если в первой постановке действовала сила центростремительная, то здесь властвует центробежная.



Вот король Генрих IV (Джаспер Бриттон) – королевские заботы оказались тяжелее, чем он когда-то полагал, а чувство вины за узурпацию и убийство преследует его неотступно. Все упования король возлагает на то, что лучшие времена достанутся его сыну. Генрих безмерно любит Хэла, и потому его так больно ранит сомнительное поведение принца. Эта любовь совершенно застит отцу глаза, его бросает из крайности в крайность, от гнева и отчаяния, сразу рисующих ему сына и будущее самыми мрачными красками, к моментальному прощению, растроганности и доверию – потому что ему одновременно очень хочется и очень страшно в своего Гарри верить. Так что за этим страхом и этой мечтой о настоящем наследнике реального Хэла он, кажется, не видит и не знает вовсе.
А перед смертью Генрих просит музыки. Мне кажется, или и это рифма?




Вот сэр Джон Фальстаф (Энтони Шер) – персонаж, традиционно считающийся ключевым и заслоняющий остальных в этой пьесе, но не в этой постановке. Фальстаф – враль, придумывающий свои байки на ходу и тут же сам начинающий в них верить. Он очень живой и настоящий, этот стареющий гуляка, вечно безденежный любитель пошутить и выпить, добродушный и беспринципный, человек с богатой фантазией и мелкой, удобной житейской философией, служащей оправданием для его образа жизни. Персонаж яркий, характерный, но если вы ждёте от него карнавальности и буйства красок, то их не будет. В Фальстафе здесь много обыденности, повседневности, это и делает его таким реальным, но в то же время – просто одним из представленных нам персонажей.
(Вообще откровенно карнавальный персонаж здесь, пожалуй, только Пистоль)



Вот принц Хэл (Алекс Хэсселл),



для которого кажется на редкость близкой к истине характеристика, выдаваемая ему Фальстафом: славный, весёлый, смелый, но несколько пустоголовый юнец. В предпосланном первой части ролике о спектакле нам указывают на то, что Фальстаф с его жизненной философией – порождение эпохи, наступившей после свержения Ричарда: происходит то, что не должно происходить, нарушаются человеческие и божеские законы – и моральные ориентиры общества сбиваются. Если можно нарушить одно правило, почему нельзя другое? И вот уже трусливый толстый рыцарь рассуждает о бессмысленности понятия «честь».
Так вот принц Хэл здесь оказывается ничуть не меньше сыном этого времени. Он знает правильные слова, но не очень-то умеет поступать в соответствии с ними. Его монолог «I know you all» звучит скорее как самооправдание, в которое ему хочется верить. Гнев и горечь разочарования отца заставляют принца начать сознавать ответственность за своё поведение и то, насколько далёк он от идеала наследного принца. И Хэл начинает пытаться к нему приблизиться, хотя всё равно срывается то и дело в привычные забавы. Сперва принц бросается завоевывать воинскую славу, затем пытается вжиться в роль правильного будущего короля. Корона на подушке рядом с больным отцом магнитит его внимание не потому, что он так хочет её заполучить. Принц пытается не поддаться эмоциям, а действовать, как ему кажется должным: король умер, дело наследника – принять его корону и ответственность. Он очень хочет показать себя достойным, хочет, чтобы все признали его хорошим и любили, и в конце он полностью подчиняет себя этой цели. Не знаю, кому как, а мне при виде такого сочетания благих намерений и упёртого желания постараться их как угодно исполнить стало жутковато.

Вот по-прежнему жёсткий и не способный на преданность никому, кроме себя самого, Нортумберленд (Шон Чепмен). Вот его сын, Гарри Перси (Тревор Уайт),




разрываемый на части своей бешеной энергией, совершенно неспособный контролировать свои слова и действия и всерьёз считаться с другими людьми, производящий отчётливое впечатление психического нездоровья.

Вот следующий глава восстания, архиепископ Йоркский, мятежник благонамеренный и чересчур доверчивый. Единственный, кажется, чьё упоминание о Ричарде не вызывает отторжения, потому что он произносит его не на людях ради красного словца, а наедине с публикой.



(здесь за спиной у принца Джона Ланкастера).

А вот совсем мирные люди, судья Шеллоу с кузеном Сайленсом, комичные старички, вспоминающие, а местами сочиняющие свою бурную молодость.



И это только небольшая часть персонажей, их много, иные появляются совсем коротко, на одну-две сцены.
Среди них фактически нет деления на отрицательных и положительных. Плох или хорош этот вызывающий жалость король? Плох или хорош Перси Готспер, этот образцовый воин, после известий о том, что он остался без союзников, бросающий своё войско в битву, не считаясь ни с чьими жизнями? Плох или хорош архиепископ? Живо интересующий меня вопрос, как судить о принце Джоне, жёстком, с виду прямом, на деле скользком? Фальстаф? Принц Хэл?

Все они просто люди. И распределение сценического времени внезапно делает их всех равными. Равновелики король и мастер Шеллоу. Равновелики в потоке катящейся истории, в потоке времени, которое протекает у них всех между пальцами. Вот победители стоят в конце первой части на расстеленной на земле карте, как фигуры на шахматной доске. Вот растерянный маленький паж остаётся на сцене один в конце второй. Кого-то из этих людей завтра будут встречать ликованием и рукоплесканьями, а послезавтра, возможно, начнут кидать в него грязью. Река времени – довольно мутный поток – уносит их всех мимо нас, а мы смотрим будто издалека.


P.S. Закончив по существу, не могу смолчать: во второй части чудесный маленький паж, которого можно прямо сразу в словарь иллюстрацией к этому слову, а в прологе от лица Молвы отлично обыграна просьба выключить телефоны и не фотографировать.