[sholay]

Оригинал: vk.com/topic-64483458_30658905

DAVID TENNANT ASYLUM

Театр. Британский и не только


Наташа Зайцева

Опыт показал, что я никогда не научусь писать рецензии на спектакли, потому что, если мне нравится, то получается тянущийся километрами хаотический набор восторгов и размышлений, оформленных пафосными повторами и инверсиями, а если мне не нравится – то писать, как правило, просто скучно. Но так как ни жж, ни дайри у меня нет, а самонадеянного желания сохранять свои восторги и размышления – хоть отбавляй, оставлю их в этой теме.

Итак, куда вы первым делом отправитесь, приехав в Лондон? Не знаю, не знаю - лично я пошла в архив музея Виктории и Альберта, смотреть запись «LOOK BACK IN ANGER».

Часть первая, вступительная неважная (можно пропускать).

Здание, надо сказать, вполне соответствует тому, что представляется при словах «архив музея Виктории и Альберта»: эдакое внушительное причудливое здание (жаль, забыла на радостях сфотографировать) с массивными чугунными воротами, которые делают вид, что заперты и открыть их нельзя, они вообще не для этого. Однако, если присмотреться, найдешь кнопочку и тебе ответит приветливый охранник, впустит тебя и сразу запомнит имя. «- Мы просим оставлять одежду и вещи в шкафчике, но там довольно прохладно. Если что, вы можете попросить их… - Нет-нет, все нормально. – Да, Наталья, вы же из России, вы, наверное, привыкли!» Прошла, посадили, выдали драгоценные диски. Как много все-таки значит хорошая запись! А она была шикарной. И вообще прекрасно, что помещение тихое, можно самой по желанию поставить на паузу, отмотать, посмотреть второй раз – хоть весь день сиди. Ну, я и сидела, почти в два раза дольше, чем спектакль идет. Холодно действительно было… пока не начала смотреть…

Часть вторая (собственно по существу).

Это был полный восторг! (Надо бы подсчитать частоту использования этого слова в моих отзывах и сообщениях.)
Меня поразило, насколько постановка совпадала с тем, что рисовало мое воображение, когда я читала пьесу. И не только персонажи, мизансцены, интерьер – это, понятно, я видела на фото до того, как села читать. Но вообще всё: манера героев вести себя, двигаться, их речь, расстановка акцентов и пауз, интонации, мотивы и эмоции, вкладываемые в ту или иную реплику… Это было полностью оправданное ожидание и не только потому, что я увидела то, что хотела увидеть, а потому что я почувствовала то, что надеялась почувствовать, что можно пережить только увидев, а не представив при чтении.

О чем пьеса? Зачем пьеса?

Не знаю, кому как, но мне эта штука нравится. Как интересный литературный материал. У нее есть некоторые уязвимости (не путать с недостатками):
1) Она бессобытийна
2) Автор много говорит напрямик
3) Она не самоигральная
Эти уязвимости текста (делающие его в каком-то смысле несамодостаточным), на мой взгляд, являются некими дырочками для воздуха, через которые режиссер и актеры могут вдохнуть в пьесу жизнь, и она, наполнившись этим воздухом, расправится и полетит. А может быть наоборот – что именно через них-то она и сдуется окончательно, и зритель ничего не получит.
Так вот, по-моему, в данном случае пьеса у этих людей полетела.
1) Бессобытийность – неправильный термин. Правильнее сказать, здесь нет не события, а активного действия. Что делают персонажи? Они мечутся и мучаются в замкнутом пространстве, которое им тяжело покинуть, вырвавшись из которого, они тянутся назад. Они не совершают почти никаких поступков (приезжает Елена – уезжает Элисон, приезжает Элисон – уезжает Елена – всё). Они только говорят, вспоминают, кричат, плачут, ссорятся, целуются… Но внутренние события все же есть. И внутреннее действие очень напряженное. Это пьеса о людях. О душах и характерах. Взятых и исследуемых почти что в вакууме. И они-то и есть основная конфликтная, движущая сила действия. Взять четырех людей, четыре разных, конфликтных темперамента (с натяжками: Джимми – холерик; Элисон - меланхолик, Клифф – флегматик; Елена – сангвиник) и при этом – людей, любящих друг друга, собрать их в одной комнате и нажать на play – если персонажи живые, они захватят все внимание и чувства зрителя.
Живые ли они? Для меня – абсолютно. Во-первых, я привыкла «судить автора по законам, им самим над собою принятым». Да, (переходим к 2)
2) …да, в пьесе много текста «в лоб», автор говорит нам заранее, кто хороший, а кто… тоже хороший. Но он говорит это не нам, а актерам, которые впускают в себя эти предпосылки, эти мотивы, а дальше – есть только слова, текст и подтекст, по которым зритель и будет воспринимать их. Поэтому то, что в тексте выглядело недостатком, в спектакле стало дополнительной глиной для лепки объемных образов.
3) Одно из самых важных и сложных мест пьесы – образы героев. Это роли не самоигральные. Несмотря на подробные авторские характеристики, очень сложно сделать этих людей такими, чтобы зритель одновременно испытывал к ним и отвращение и влечение, и раздражение и сочувствие… И актеры здесь прекрасны – все. Про всех напишу потом, если руки не устанут, а пока остановлюсь на самом очевидном – итак, Джимми Портер. Я допускаю, что если бы это играл не Дэвид Теннант, я совсем по-другому восприняла бы все. Дэвид сделал это необычайно смело, как он только и мог сделать - не побоялся взять крайности, которые могут быть в человеке и совместить их в одном образе: жестокость, гнев, эгоизм и эгоцентризм – с одной стороны, и ранимость, одиночество, нежность, жажду любви – с другой. И только потом зазвучали слова – именно так, как они должны звучать, чтобы значить больше, чем кажется.

Часть третья. (Про что вообще кино? Или СПГС и словоблудие.)

Не про то, что случилось то-то и то-то. Не про хороших и плохих людей… А про то, какие разные все люди. И иногда, как бы человек ни хотел понять другого, он не может этого сделать. А иногда для этого приходится изломать и искалечить себя, но даже это часто от нас не зависит. Но то, что некоторых людей понять сложнее, чем других, не отменяет того, что именно они-то как раз сильнее всего и чувствуют одиночество, сильнее всего стремятся быть понятыми, ищут сочувствия. Потому что все привыкли считать, что с ними слишком трудно, и что силы, гордости и жесткости этих людей достаточно, чтобы они могли справляться сами.
Что такое Джимми? Почему вообще и что вообще в нем надо понимать? Кроме нескольких довольно размытых идей, неопределенно-левых взглядов и ряда перепробованных им занятий автор не дает нам ничего, что помогло бы сделать о нем выводы. Разве ничего? Да нет. Он дает нам его воскресенья.

Его обычные дни, его разговоры, его переживания. Что еще нужно от драматурга и его персонажа? Ничего. Все остальное можно принять на веру. Джимми – человек, которому не все равно. От всего окружения он отличается именно тем, что не может успокоиться. Отчего? От мировой несправедливости, от скуки жизни, от непонимания, оттого, что другие спокойно живут. Его злость, презрение к людям, его жестокость – в них есть что-то детское – обида на мир и на людей за свое одиночество. Но есть и короткие поворотные моменты, когда зритель видит другого Джимми Портера. Моменты, когда он просит. Когда рассказывает об отце, а потом говорит Элисон: «Неужели, тебе плевать, что со мной делают?» Когда, уезжая к матери Хью, вспоминает ее слова об Элисон: «Она такая красивая! Такая красивая!» Когда он говорит о том, что уходят все друзья, все близкие люди, и в это время обнимает Элисон, прижимает ее к себе так крепко, так отчаянно, будто стараясь срастись с нею, боясь, что и она сейчас растает. Невозможно не вспомнить этот эпизод, когда Элисон уезжает, когда Клифф признается, что «хочет попробовать что-нибудь новое», когда уходит Елена.
Заслуженное ли это наказание? Да, если только допустить, что герой мог бы не быть тем, что он есть. Но он не может измениться. Более того, кажется, что если бы он вдруг изменился, нарушилось бы какое-то странное равновесие этой сумасшедшей вселенной. Можно вспомнить начало пьесы. Джимми шумит, ругается, всячески донимает Клиффа и мучает Элисон. Потом на мгновение иссякает и затихает в кресле, слушая концерт. И тут же и Клиффу, и Элисон словно начинает не хватать этого раздражителя. И они сами начинают шуметь и задираться к нему, пока он, наконец, снова не возвращается в привычное состояние.
Элисон. Из всех людей, каких мог встретить Джимми, она для него – самая лучшая. Но она не он, она другая, и он не верит ей, потому что по его мысли человек, не переживший горя, не может понять человека, пережившего горе, человек спокойный не может понять и любить человека беспокойного, потому что вообще слишком спокоен, чтобы понимать и любить.
Элисон понимает все. Но понимает умом – она прекрасно знает мысли и чувства Джимми и даже отстаивает их перед Еленой и отцом, но перед Джимми снова становится холодной. Почему? Потому что ей нужно, чтобы Джимми понял и принял ее не меньше, чем Джимми нужно, чтобы она поняла его. Никто не сделает шага навстречу. Невыносимо жаль обоих. Потому что этот шаг от них не зависит. Должно произойти что-то, что изменит их извне. И в финале Элисон переживает трагедию, которой ей желал Джимми. Странный финал, о котором нельзя сказать, чего он приносит больше – облегчения и тихой радости или страха и жалости… Когда Элисон, рыдая на полу говорит Джимми, что он получил то, чего хотел, она уже совсем другой человек. Именно такой, какой нужен был ему.

И он пугается, чувствуя свою вину за случившееся. Он стоит и не может пошевелиться, не может ничего сказать кроме едва слышного «Please, don’t» (написала по-английски, во-первых, потому, что это должна быть короткая почти не слышная, а угадываемая фраза, а во-вторых, потому что я до сих пор слышу, как она звучит у меня в голове – совсем другой голос, совсем другого Джимми, совсем необычного Дэвида… - даже сейчас, когда пишу, в горле стоят слезы). Но потом – эти совсем другие глаза, сдавленные рыдания, раздающиеся даже когда уже гаснет свет… Джимми плачет, потому что теперь ему на самом деле жаль Элисон, до боли и ужаса, до слез – как раньше он по-настоящему жалел мать Хью. Но кроме того, он плачет у нее на груди, как ребенок, потому что теперь он наконец-то верит, что она, пережив что-то настолько страшное, может понять его, она тоже чувствует, как ему тяжело, больно, одиноко было держать все это столько лет и не находить никого, чтобы поделиться своей слабостью. «Бедные мишки», говорит она, обнимая его голову жестом матери, успокаивающей ребенка.

Часть четвертая (и снова по существу)

Хочется сказать еще пару слов об исполнении спектакля. О необычайной пластике, жестах и позах, напоминающих скульптуры роденовских влюбленных: Вечная весна, Поцелуй, Поэт и Муза, Амур и Психея – сюда легко бы можно было бы добавить Джимми и Элисон… О том, что это самый сексуальный спектакль, из всех, что я видела (хотя я видела куда более откровенные вещи), и при этом - один из самых красивых… О поразительной красоте актеров: если каждую секунду нажимать на паузу, эти руки, ноги, плечи, изгибы шеи, блеск глаз – каждый застывший кадр будет напоминать позирование натурщиков художнику-декаденту… И об их умении в мгновение ока становиться гениально уродливыми, жалкими и такими близкими… О том, как хорошо они подобраны… О том, что Джимми Дэвида – настоящий сгусток энергии, на него не действует закон земного притяжения, когда он взлетает на кресла, стол, кровать, носится по комнате, из него рвется и хлещет жизнь, будто этот мир слишком мал для него… О том, что в спектакле очень много смеха и юмора – гораздо больше, чем в пьесе... О том, что нет ни одной сцены, которая показалась бы слишком длинной или лишней… О том, что лицо Дэвида даже на поклонах было еще мокрым от слез…