Отсюда: vk.com/topic-64483458_29689783?offs

Продолжение к записям: sholay.diary.ru/p207673101.htm, sholay.diary.ru/p207696438.htm , sholay.diary.ru/p207725323.htm, sholay.diary.ru/p208021623.htm, sholay.diary.ru/p208195809.htm


Наташа Зайцева
VII

(Кусочек про сцену с королевой. Маленький!)

В ответ на вопрос об отношениях Ричарда с королевой Дж. Слингер высказал мнение, что сцена их прощания - это одна из точек, где Ричард осознает, что он потерял. Очередной удар, очередная упущенная возможность. Но у Дорана / Теннанта, как мне кажется, здесь снова совсем другой взгляд на происходящее. И по сути, он опять кажется более верным, потому что сам текст не дает нам ничего, что указывало бы на перемену отношения Ричарда к королеве, на какое-то откровение, которое случилось с ним в этой сцене или после ее. Нет, он все-таки весь сосредоточен на себе, на своей трагедии, и встреча с королевой, то, что она видит его унижение - только усугубляет эту трагедию. Поэтому он, как говорил Дэвид, снова ее "игнорирует" ("Go to France!").

Но королева здесь все-таки очень трогательная и очень искренняя, мне кажется, даже более трогательная, чем прежняя. У Ли Куин она больше ищет физического контакта с Ричардом, падая рядом с ним на землю, она обнимает его, почти по-детски, утыкается лицом ему в колени. Если раньше обращение королевы к Ричарду, удивление от перемены в нем, звучали почти как претензии, то здесь это куда больше скорбь и жалость. Но жалость все-таки без понимания, и потому - без утешения. Ее слезы только усиливают страдания, они не могут утешить, как я уже писала выше.

Когда она говорит "The lion dying thrusteth forth his paw,
And wounds the earth, if nothing else, with rage...", -

она берет его руку и пытается показать, как он должен, будто лев, царапать землю... И вот она его руку берет, а руки у него скованы, и он даже вытянуть одну из них не может, и от этого ее движения так неловко бессильно падает - такая метафора непонимания этой девочкой полных масштабов катастрофы и его страданий.

(*Когда в Ричарда бросают "камень", он периодически улетает в зал. И если улетает, то, конечно, уже не возвращается.)

Дальше интересно вот что:

Когда Ричард говорит с королевой, он почти что хочет поскорее с ней расстаться, потому что ее присутствие ему в тягость, оно длит мучения. Но когда появляется Нортумберленд и при Ричарде обращается с королеве с насмешливым приказом ехать во Францию, Ричард внезапно снова расправляет плечи. Начинает "царапать землю". Как будто именно такое обращение с королевой его задело, или то, что он, король, и его королева должны подчиняться приказам этого низкого человека. У него даже голос абсолютно меняется, когда он произносит это "Northumberland..."
Ну, про пророческие слова Ричарда уже говорили множество раз. (см. беседу 16.01)

Когда Ричард, отправляя королеву во Францию, просит ее поведать старым добрым людям историю о нем - конечно, неизменно вспоминается Гамлет и его прощание с Горацио. Одинаковые просьбы, такие похожие герои, воспринимающие свою трагедию, свои несчастья как что-то важное, ценное. Но при этом сыграны эти эпизоды все же совсем по-разному. У Гамлета это предсмертные слова (хотя не в этом дело, дело в самом характере персонажа), и в них больше спокойствия, примирения с миром. На смертном одре он хочет, жаждет, чтобы жизнь его не забылась, не прошла напрасно, чтобы что-то осталось после него. Он уже смирился с тем, что его как живого человека нет, остался только Гамлет-легенда.
У Ричарда же в этих словах - никакого смирения нет, сплошное страдание, обида. В этой просьбе у него - жажда человеческих слез по себе, потребность в сострадании. Он весь еще слишком живой, чтобы стать легендой, и от этого слышать эти слова здесь - не катарсис, как в Гамлете, а неизбывная, не находящая выхода тоска.

И последний щемящий момент этой сцены. Когда они целуются на прощание, толпа начинает хохотать и улюлюкать, едва они только прикасаются друг к другу. Даже такого краткого момента нежности, какой есть на записи, здесь за все показы, что я видела, не было. И такая незавершенность этого последнего прощания, невозможность последнего горького утешения - просто невероятно болезненна. Как будто чувствуешь себя на их месте, и это тебе отказывают в последнем желании... И такое чувство (уже чисто технически), что у них это опять же не было оговорено заранее - потому что реакция Ричарда и королевы была такая, что... ну, чуть ли не реакция Дэвида и Ли в какой-то момент, мол: "Люди, ну это уж совсем, это слишком!" (неуместное предположение, да? сорри)

Один раз, или 10го, или 12го, последний поцелуй был чууууть-чуть длиннее все-таки, как будто кому-то наконец-то сделали за кулисами внушение) А может, это я все придумываю вообще)



(Кусочек про сцену у Йорков, + «The Begger and The King». Совсем маленький)

Вроде бы я где-то уже говорила, что, по-моему, эта сцена во многом поразительна своим местом в пьесе. С одной стороны, она как короткая передышка между двумя рвущими душу Ричардовскими сценами. В ней столько почти комических и по-настоящему смешных моментов, когда зал просто падает от смеха. Блестящий Оливер Форд Дэвис, который переходит от невероятной тяжелой усталости и искренней скорби, к нелепейшему скандалу с женой, который был бы абсолютно комическим, если бы не страшная подкладка (причина ссоры), о которой периодически забываешь, любуясь этими двумя.

А с другой стороны, эта сцена подводит сюжет к последней катастрофе. И тем это поразительней, чем легче и обыденней стилистика самой сцены.

Омерль-Маркс в этом эпизоде оказывается в очень тяжелом положении. Как персонаж, и как актер. Как актер - потому что ему здесь приходится выстаивать под напором вот этого вот трагикомического диапазона старших артистов. У него своя драма, ему надо вывести всю ее огромность и не смазать ее, и не потеряться на их фоне. И в таком же смятении под напором Йорка пребывает отчасти и Омерль. Иногда (особенно, когда я смотрела запись) у меня возникала мысль о слабости Омерля: почему он так быстро сдается? Почему показывает письмо? Иногда казалось, что это слишком быстро, почти искусственно. Как будто Омерль сам давно уверился в обреченности заговора, и только и ждал, когда его раскроют... А на спектакле чаще всего это смятение и возводилось в абсолют — Омерль просто не мог выстоять под напором отца и под напором своих собственных страхов и сомнений.
И каждый раз поражаешься, какой здесь ураган из сменяющихся эмоций: смех, волнение, страх, снова смех, надежда, удивление, страх...

Как я тоже уже говорила, сцены с Генрихом-королем мне неуловимо напоминают уже следующую часть цикла. И здесь, в «Короле и Нищенке» это особенно ощущается: отсутствие персонажа, которому ты полностью сочувствуешь, соединение четко разделенных трагических и комических элементов, грубоватый смех, грубоватые интриги. Это будто бы окошко в следующую часть, интермедия, имеющая даже свой внутренний конфликт, завязку, кульминацию и развязку, такая цельная по стилистике, что на какие-то секунды ты (даже я!) умудряешься даже позабыть о Ричарде... Ты переживаешь за непутевого Омерля и его несчастного, нелепого и чудесного отца, за его самоотверженную несгибаемую матушку. Ты даже немного восхищаешься милосердием сильного короля...
(*Про нож, который Генрих приставляет к горлу Омерля, а потом отдает ему, Наташа уже писала. Сильный момент.)

И самое поразительное в этой сцене, что (позор на мою седую голову!) только здесь, когда я смотрела ее в живую, до меня дошел весь смысл фразы Генриха:

«Have I no friend will rid me of this living fear?»

Как я умудрялась этого не замечать — не понимаю.

То есть в тексте-то она есть, но она там совсем иначе звучит, нарочито и в устах будущего убийцы. А в трактовке Дорана Генрих произносит ее у нас на глазах, но как бы случайно. И вот в записи, она, видимо, так проскальзывает — как будто между делом срывается с языка. Генрих действительно намеренно не приказывает Омерлю убить Ричарда. По крайней мере, я ни разу не замечала даже намека...

А здесь... Когда я в первый раз это увидела, у меня даже дух захватило. Это ведь прямое указание к действию! Хотя... Опять же, не всегда это делалось так уж явно, и иногда Генрих бросал эти слова устало, будто в отчаянии, как бы ничего специально не имея в виду. Но иногда на месте отчаяния была злость, и с этим словами он прямо всовывал смятую бумагу заговорщиков в руки Омерля. Куда уж прозрачнее! Прямое руководство к действию. (*И вот соответственно после этого ужас и раскаяние Генриха у гроба Ричарда в финале выглядели совсем по-разному...)

И Омерль, конечно, сразу понимает, что от него требуется...

(to be completed. soon. promise.)

@темы: Впечатления, RSC, "Ричард II", Шекспир, Дэвид Тэннант

---

Mad Tо Be Normal. Съемки

Отсюда: vk.com/dt_asylum?w=wall-64483458_62615
Источник:www.facebook.com/lou.hodgson.9

DAVID TENNANT ASYLUM
Сегодня в 22:01
#DTNEW_photo Сегодняшнее фото со съемок #MadToBeNormal. (опубликовано 19.01.16 - прим. о_е)

Кликабельно

Кадры из будущего фильма

Кликабельно

Photo: Paul Stephenson

Отсюда: vk.com/dt_asylum?z=photo-64483458_405979417%2Fa...
Источник: crowsfeat.wordpress.com/2016/02/22/mad-to-be-no...




Отсюда: vk.com/dt_asylum?z=photo-64483458_407379990%2Fa...
Источник: twitter.com/AliAsad1110

@темы: Съемки, Дэвид Тэннант

---

06.03.2016 в 20:27

Пишет  Sabrie:

Goodbye to the one true king of goblins
Было много замечательных трибьютов, посвященных Дэвиду. но этот арт показался мне особенно трогательным.

(с)

@темы: Дэвид Боуи, Сказочный мир

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

DAVID BOWIE IS HAPPENING NOW (Done and Dusted for V&A) -HD from Carla Holdforth on Vimeo.

Live cinema event screened to 250 cinemas from the V&A’s ‘David Bowie is’ exhibition as a finale to the museum’s successful show offering an insight into the stories behind some of the 300 objects from the David Bowie Archive. Done and Dusted for the V&A.
Co-Producers Carla Holdforth & Dee Koppang, Executive Producers + Directors: Katy Mullan & Hamish Hamilton

@темы: Дэвид Боуи

---

DAVID BOWIE - The Elephant Man

Про эту вещь впервые узнала, когда только-только начала собирать свою Боуи-коллекцию. Единственная фотография с подписью под ней "Спектакль "Elephant Man". И все. И коротенькое пояснение, что это драматическая постановка, где главного героя играют без грима. Заинтриговали, ведь фильм Дэвида Линча я смотрела и сюжет был знаком. Увы, но больше ничего не попадалось тогда.
А года два тому назад в Тумблере увидела промо фотографии к спектаклю. Затем на Ю-Тьюбе немного, снятое на видео (периодически удаляемое "за нарушение авторских прав студии такой-то..."). Есть записи постановки с другими исполнителями роли Джона (Джозефа) Мэррика. Но как же хотелось бы чуда: полной записи спектакля с Боуи.

Здесь не все из накопанных мною сокровищ. Часть, чтобы познакомиться...


Кликабельно

DAVID BOWIE - The Elephant Man Interview Special (Hosted By Sir Tim Rice) - здесь есть два кусочка из спектакля; мало, но что есть...


Кликабельно

Закулисье











Афиша




Чудесная добавочка:





August 1980, during "The Elephant Man" run in Blackston theater, Chicago, photos by Anton Corbijn for NME-3

@темы: Дэвид Боуи

---

Download Brothers In Arms for free from pleer.com

@темы: Музыка

---

В этом году "Оскар" за костюмы "Безумного Макса: Дороги ярости" получила Дженни Беван, одевшая "Шерлока Холмса" и "ШХ: Игру теней" с Робертом. Так что у меня повод порадоваться в n-степени.
Ее именная страничка на Кинопоиске: www.kinopoisk.ru/name/1238304/

@темы: Шерлок Холмс, Любимые люди, Игра теней, События, Пересечения

---

Продолжение к записям: sholay.diary.ru/p207673101.htm, sholay.diary.ru/p207696438.htm , sholay.diary.ru/p207725323.htm, sholay.diary.ru/p208021623.htm

Отсюда: vk.com/topic-64483458_29689783?of

Наташа Зайцева
VI
(Кусочек… нет – простыня – про Сцену Низложения.)

(Увы, совсем много букафф и все больше напоминает пересказ спектакля, а не «отзыв», и вообще…)

(*Вы меня простите за то, что я перчатки пропущу? Это блестящая сцена, мастерски сделанная, очень важная и для сюжета (здесь закольцовывается история со смертью Глостера, по-новому расставляются фигуры при дворе нового короля), и для обрисовски Генриха, и для трагикомедийного баланса спектакля... Но мне не очень хочется подробно, потому что я же оговаривалась заранее, что хочу в основном говорить про Ричарда нашего Теннанта... Ну и вот.)

Дэвид на пост-токе признался, что эта сцена — его любимая. Я вот как зритель не могу выбрать: начиная со сцены на берегу я все люблю по-разному и одинаково сильно. Так как у меня было 6 спектаклей, я грешным делом задумывалась, а не уйти ли как-нибудь со второго акта, чтобы постоять получше у стейдж дор? И каждый раз понимала: «со ВТОРОГО АКТА?! – нееет, ни за что...» Опять же, на беседе 12-го говорили о том, что это одна из самых меняющихся сцен спектакля. И из ответа Дэвида (да что уж там, и из игры его) очевидно, что меняется она именно оттого, что он кайф, извиняюсь, ловит, когда ее играет. Это такая свобода идущего над пропастью, красивый риск, веселье висельника... Причем, в каком-то смысле, кажется, это справедливо и для персонажа, и для актера...

Жаль, что уже не восстановить подробностей – ни эмоциональных, ни формальных — каждого конкретного дня. Поэтому опять же — как в первый раз.

Да она и правда каждый раз смотрится как в первый раз, каждый раз не знаешь, чего ожидать от короля. Мне очень понравилось, как Дэвид сказал, что Ричард хочет показать им всем, «что они потеряли». Кого и ради кого они свергли. Уж зрители-то точно прекрасно понимают, что потеряли и что приобрели эти люди. Особенно те, кто смотрел или хотя бы читал следующие пьесы хроник. Не знаю, удается ли Ричарду задеть своих мучителей, все-таки вряд ли его публика способна его оценить. Но он безусловно вгоняет их в это состояние неловкости, беспокойства, знаете, когда человек понимает, что несмотря на то, что он победил, победы он не ощущает, все как-то не так... Нет, Ричард тоже не побеждает, но он все-таки сражается до последнего. Это потрясающе, особенно если подумать о том, откуда он взял силу на эту битву? (см. выше)

Я прямо не знаю, если честно, как это описывать... Потому что... ааааай... я не знаю, потому что буквально сердце щемит, даже когда просто вспоминаешь... Но это ведь не передать, да и незачем, наверное?

Вся эта сцена — это снова горки, как и «на берегу». И так же переходы от силы — к отчаянию. Но в той сцене сила была вынужденной, вымученной, ради других, а отчаяние – до жути искренним. Здесь же — наоборот: отчаяние часто (не всегда, но часто) кажется чуть ли притворным, тогда как сила — это уже настоящая, его, ричардовская сила, найденная им в себе самом. И, как ни странно, Ричарду сильному сочувствуешь еще острее, еще болезненнее, чем Ричарду слабому. Потому что человек падает и поднимается, и снова падает, и снова поднимается, несмотря на то, как это тяжело, больно, страшно...

Он начинает как тот, кто, вроде бы уже принял поражение. Но сразу же не может сдержаться и не укорить своих людей в измене:

«Did they not sometime cry, 'all hail!' to me? / So Judas did to Christ» –

как он на словах об Иуде останавливается перед Омерлем и смотрит на него... На записи этого так отчетливо не видно. И после поцелуя Омерля (особенно в новом варианте, где Омерль отвечает на поцелуй и даже иногда сам целует Ричарда) эта фраза действует просто оооох как мощно.
И тут он, конечно, разгоняется на этот свой «God save the king!»

Забавное отступление: после дневного спектакля 9-го числа мы с Ларисой одновременно подумали и задались вопросом: а что, если разок ответить из зала «Amen»? )) Ну, потому что правда ведь сложно удержаться! И, главное, эта мысль одновременно пришла нам в голову и не давала покоя. ) И мы одновременно ее друг другу высказали. Мы, конечно, сдержались (ну, разве что проговаривали беззвучно про себя). И тут, 10 числа, то есть на следующий же день, на вопрос Ричарда: «Will no man say amen?» – в зале недалеко от меня одинокий тихий мужской голос поизнес: «Amen!» )) Вот, как сильно действует удомозг, когда центр системы так близко))

Однако, покрасовавшись этим монологом, последнюю строку строфы Ричард произносит уже совсем с другим чувством: «To do what service am I sent for hither?» И дальше «Give me the crown» – как будто совсем другой человек: усталый, не злящийся на людей, предавших его, но разочарованный в них. Такой спокойный...

«Here, cousin...» – и люди неизменно смеются, а потом так же неизменно замирают в полной тишине с раскрытыми ртами.

Вот новый Генрих нас тут немножко разочаровал: все-таки у Линдси даже на записи видны все эти сомнения, нерешительность, досада, которые он переживает в эти долгие секунды перед тем, как подойти. Как он сначала приподнимается, но снова откидывается на спинку — мелочь, но сильная...
Все-таки здесь мне Бриттона не хватило... Хотя-а, может быть, я просто привыкла, что здесь Ричард сильно ведет, а в этой версии постановки было не так? Тут на Генриха будто бы и не очень действует насмешка Ричарда. «Ну, кривляйся, кривляйся. Все сказал? Ладно, я подойду». Вот как-то так. Но Ричард так просто не сдается: когда Болингброк берется за корону, Ричард, как вы помните, ее не выпускает. И (я сидела все время так, что Ричард стоял ко мне лицом, Генрих — почти затылком) в этот короткий момент, между этой почти детской шуткой («На, возьми! А не дам!») и глубокой, полной горечи метафорой о колодце — в этот момент, на его лице иногда проскальзывало какое-то хитрое, насмешливое торжество. На долю секунды, в проблеске в глазах, в едва приподнявшемся одном уголке губ — я не знаю, как это можно было сыграть, и я даже не уверена, что всегда это можно было успеть заметить. Но несколько раз — да, это было. И исчезало, утонув в этом «глубоком колодце» с горем.

Наблюдение 12 числа (*не знаю, зачем его сюда пишу, но опять же, почему-то меня умиляет и впечатляет каждое мимолетное доказательство того, что театр — живое искусство, и актеры — живые люди): Дэвид в этой речи перепутал слово: вместо
«That owes two buckets, filling one another», сказал «That owes two buckets, emptying one another» – из-за чего у него получился повтор слова empty в двух соседних строчках. )) Так интересно, что проносится в этот момент в голове у человека?)

Мне очень понравилось, как Болингброк реагирует на этот монолог о двух ведрах:

«I thought you had been willing to resign». – и руки поднимает так, будто бы правда отказывается, не хочет брать корону: «Ох, прости, я тебя не так понял». У него очень простые, будничные интонации, однако видно, что, как Ричард играет с Болингброком, так и Болингброк играет с Ричардом, не дает ему унизить себя. Но у Ричарда это получается виртуозней, его не обойти — у него просто больше слов, гибче мысль, ему не на кого оглядываться, нечего терять, поэтому второе «Are you contented to resign the crown?» Генриха уже звучит нетерпеливо и иногда даже грозно – тоже по-разному всегда: иногда более сдержанно, иногда с упором на каждое слово.

И вот тут была еще одна точка, которая впервые остановила мое внимание 9-го на вечернем спектакле, а потом повторилась (не помню, когда — 10-го или 12-го?).
Вот это:

«Ay, no; no, ay; for I must nothing be;
Therefore no no» —

Если до этого в нескольких спектаклях он произносил это так, что зал не мог удержаться от смеха: Ричард там не столько сам мучился сомнениями, сколько мучил Болингброка, он будто сам осмеивал свою тяжелую дилемму: мол, если я должен страдать, пусть заодно со мной помучается и этот.

А 9-го вдруг случилось что-то совсем неожиданное.

Вообще, из-за того, что 9-го было два спектакля, второй шел с каким-то особым накалом. Как мне показалось. Было видно, что они устали, но от этого как будто играли не с меньшей силой, а с большим надрывом, как в какой-то лихорадке. Все было как-то особенно импровизационно – и в действиях, и в интонациях.

И вот тут, в этот раз Ричард вдруг внезапно был абсолютно серьезен и абсолютно потерян. Не то чтобы он не знал, что в итоге отречется (у него ведь и выбора уже нет), но сожаление и горечь здесь вдруг взяли свое.

«Therefore no no» он произнес совсем шепотом, быстро-быстро, на выдохе и.... со слезами. Не только в голосе, но и в глазах. О-ох…

10-го была просто очень длинная пауза перед последним «No»… Длинная-длинная.
12-го начало было больше похоже на 7-е, 8-е, какое-то раздумье пополам с игрой. При этом «Therefore no» было произнесено так, будто он сам удивился, как мог предположить что-то иное. Но в следующих же словах снова соскользнул в смирение и слезы в голосе.

Однако ничего похожего на вечер 9-го не было ни разу в этой точке. От этого осталось ощущение соприкосновения с чем-то очень искренним, мимолетным.

И сразу же после, не давая себе слишком раскрыться и словно бы боясь потерять внимание своего главного зрителя – Болингброка, он зовет его на представление, которое наиболее желанно его глазам: «Now mark me how I will undo myself».

Нюансы этой фразы вытекают непосредственно из предыдущего пассажа. Если метания «Aye – No» были относительно спокойными и раздумчивыми, тогда вступление к отречению произносилось едко, почти со злостью. Если же в предыдущих словах была одна сплошная горечь, то здесь, наоборот, поднимала голову ирония.

А вот сам монолог отречения шел более ровно от раза к разу.

И меня каждый раз цепляет в нем одно место, в самом тексте, опять же – из-за принципа контраста: «With my own tears I wash away my balm…» Помните, в сцене на берегу он говорит: «Not all the water in the rough rude sea / Can wash the balm off from an anointed king»? –
Вот да… Вся вода целого моря не смоет елей, но слезы – смоют. Горько. И тоже почти всегда на этом слове голос ломается.

«And soon lies Richard in an earthy pit» – 7-го, 8-го было сделано на трагическом пафосе, 9-го утром – горько, 9-го вечером и 10-го – почти с усмешкой.

Следующий момент, на который мы почему-то обращали внимание (не знаю, откуда это пошло изначально, мне просто Лариса сказала, что она в прошлый раз обращала на это внимание, и у меня после этого тоже взгляд цеплялся ) ) – это как Ричард склоняется перед Генрихом.

(*И вот да, Генрих здесь тоже другой ведь, не такой как был у Линдси? Того весь этот трагифарс явно тяготил (как он, забирая скипетр, с чувством отворачивается от «восхваления»!), да, он злился, но ему было и стыдно, и неловко и временами как будто даже жалко Ричарда (вот потом, когда со списком преступлений). А у Бриттона он ведет себя с одной стороны гораздо спокойнее (что при первом просмотре казалось, честно признаться, недостаточностью реакций, и только потом встроилось в картинку нового образа), как бы снисходительней, с другой стороны в нем кипит страх-ненависть, который он сам же и глушит как уже необоснованный. Это ненависть, а не брезгливость, снисходительность, но не жалость.)

Так вот, на записи, как вы помните, Ричард на словах «And send him many years of sunshine days» встает на колени в такую… гм… неудобную позу и склоняется к самым ногам Генриха, что дает тому потом возможность очень эффектно, жестом брезгливости откинув полы одежды, отойти от скорчившегося на земле бывшего короля.

Такая штука была только один раз из тех, что я видела, кажется, 10-го числа – в одном из последних (для меня) спектаклей точно.

Обычно же (то есть 7-го, 8-го, 9-го днем и то ли 10-го, то ли 12-го) он простирался на полу лицом вниз, раскинув руки. Вроде бы, с одной стороны, это полное самоуничижение, а с другой — побег, прятки от реальности — утыкаясь лицом в землю, спрятавшись в рассыпавшихся волосах, он на короткий миг не видит окружающей действительности, не видит стоящего над ним узурпатора.

9-го вечером он себе такого не позволил: он не медленно опустился, а почти упал на землю, притом сделал это у самых ног Болингброка и в довершение ко всему — поцеловал его сапог. Вот уж действительно, права та зрительница, которая на беседе 12 числа спросила Дэвида: «Вы постоянно что-то меняете в этой сцене, чтобы нервировать партнеров?»

Вот это все начиная от «Here cousin» до «Now mark me» – это был взлет на гору, стремительный, движимый собственной внутренней силой Ричарда. От «I give» до «sunshine days» – это такой же стремительный спуск с горы...

После этого он медленно садится, иногда отряхивая руки, и совсем другим — серьезным и спокойным, но опустошенным — голосом спрашивает: «What more remains?». Он в этот момент думает, что все, самое ужасное позади, дальше будь что будет. И мне как зрителю даже казалось (снова и снова, несмотря на то, что прекрасно известно, что будет дальше), что хуже некуда, это уже дно пропасти.

Но нет.

Нортумберленд спокойно, будто между делом начинает свое «No more...», потихоньку доставая список, однако ты уже слышишь, что он с удовольствием предвкушает эффект следующих слов. Я на самом деле восхищаюсь актером, играющим Нортумберленда – Шоном Чепменом – настолько живо и естественно играть настолько отталкивающего персонажа... Эта жестокость от сознания своей полной правоты, это презрение к врагу... Нортумберленд — какой-то столп в этом спектакле — у него настолько своя правда, он не сомневается в своих убеждениях, не размышляет о своей вине («Моя вина на мне, я за нее отвечу» – это максимум), и при всей своей косности, жесткости и жестокости он очень настоящий. Удивительно. Как это играть и не быть шаблонным и при этом не возненавидеть себя — мне кажется, это безумно сложно.
И ведь абсолютно понятны и его чувства (разумеется, если суметь заставить себя поставить себя на его место): этот ничтожный человечек недостоин короны, он сам попрал все законы королевства, из-за него оно загнивает, он смеет кривляться, но он недостоин жалости, и его надо поставить на место.

Начиная с притворно спокойного «No more, but...» он постепенно разгоняется, возвышая голос, ярость в нем закипает.
На словах «That you are worthily deposed» он, как вы помните, тыкает Ричарду этой страшной бумагой в грудь. Момент просто жуткий, даже когда ты его ожидаешь... Но когда смотришь в живую в первый раз и вдруг слышишь, как Ричард от удара в грудь коротко и сдавленно охает и вздрагивает всем телом… – это просто непередаваемо больно.

Кажется, только в какие-то из последних (для меня) раз у него все-таки получилось это беззвучно...

Для него неожиданны оба удара – и физический и психологический.
Он медленно постигает смысл этой ужасной бумажки. Этот момент – снова момент отчаяния. Это «must I do so?» обращенное к королю, к Йорку, – такой искренний испуг и неверие в то, что это не шутка или не самодурство Нортумберленда. В интонациях – что-то среднее между надеждой, что у его мучителей проснется совесть и готовностью их осудить и проклясть.
Он сразу понимает – по лицу Генриха, по печальному кивку Йорка, что это страшная правда и никто за него не вступится. Снова. И тогда он опять начинает защищаться сам.

Сначала – почти предрекая Нортумберленду ожидающие его несчастья, пророча возмездие. Потом обращаясь к людям, которые, как Пилаты, умыв руки, «отдали его на распятие».
Ругая и самого себя за предательство своего величия, Ричард начинает с иронии – своего главного оружия – и заканчивает настоящим криком отчаяния. А когда его прерывает Нортумберленд, все это переливается в новое падение в бездну:

«No lord of thine!»
«I have no name...»

Слингер говорил, что это настоящее откровение, страшная истина, которую Ричард прямо здесь и сейчас осознает. Мне кажется, в случае Ричарда Теннанта это не так. Да, отчаяние здесь настоящее и страх настоящий. Однако не такой что бы экзистенциальный страх. Он понимает, что его пытаются лишить его самого, его личности, потому что что он такое, кроме того, что он король? Однако, теряя имя, он при этом ни на секунду не теряет самого себя. Он сам — вот он, здесь. Его отчаяние, его ярость, его ирония, его сила. Да, ему хочется исчезнуть, растаять — и иногда, падая со стоном на колени перед Болингброком, он почти плакал (*моя левая стороны зала: все время здесь видела его лицо, и искаженное от боли — когда он опускался, и уже прячущее насмешку — когда после поднимал голову). Но тут же сам не выдерживает своей слабости и оборачивает ее издевкой над Болингброком — не потому что слабость не настоящая, а потому что он пытается ее преодолеть — и это преодоление происходит часто в пределах одной строчки:

«Good king, great king, and yet not greatly good...»

Вот тут ты просто не успеваешь каждый раз за гаммой эмоций Ричарда. Тут сложно разобраться, где заканчивается его искренняя боль и где начинается игра на публику, упоение страданием. Правда, трудно!)) Потому что что бы Дэвид ни говорил, тут уже Ричард играет — ну, не то, чтобы играет, скорее живет на публику, манипулирует ею, заставляя чувствовать то, что он хочет. Хотя... впрочем, Дэвид именно это и говорил…))

Тоже, конечно, от раза к разу границы этого перехода от настоящего отчаяния к притворному и обратно оказывались в разном месте, на разных строчках. И, само собой, бедным счастливым партнерам Теннанта по сцене, приходилось соответственно по-разному на все это реагировать. И Генриху, который просит Нортумберленда не спешить — то будто бы искренне стыдясь этой ситуации, то наоборот — лишь для виду; и самому Нортумберленду, в яростном нетерпении которого то больше презрения, то — ненависти, в зависимости от того, чувствует ли он, что Ричард сломлен или напротив, издевается над ними.

(*Слишком_много_запутанных_и_нагроможденных_деталей_можно_не_читать.)

9-го днем на жалобное «Fiend, thou torment'st me» Нортумберленд ответил чуть спокойнее, хоть тоже и недовольно и на крике, но не на таких высоких тонах, как обычно. И Ричард внезапно тоже отвечает без истерики, а наоборот, как бы подчеркнуто пытаясь сдержать себя, очень серьезным, но ломающимся от волнения голосом – «They shall be satisfied. I’ll read enough…».

Вечером же 9-го все было с точностью до наоборот. Просьба о зеркале и жалоба на Нортумберленда – почти сквозь слезы, но какие-то истерические, такие, что за ними подозреваешь издевку. Генрих, которого ситуация, выходящая из-под контроля, уже начинает раздражать, так что его успокаивающие реплики звучат торопливо, отстраненно, в них чувствуется досада. Нортумберленд, срывающийся на Ричарда. И защищающийся Ричард.

Вот, когда подряд смотришь два показа в один день и они настолько разные – отчетливей видишь, как необходимы актерам и спектаклю эти мелкие импровизации – они дают спектаклю воздух, элемент риска, опасности и… жизни.

10-е число в этом моменте было похоже на 9-е (день). «They shall be satisfied» он, казалось бы, тоже начал спокойно, но постепенно, возвышая голос. И подтекст очень четко читался: «Вы получите все, что можете у меня забрать силой. Но не больше». И, как бы чтобы поддержать самого себя, дать себе силы – говоря все это, он порвал список!
Мне кажется, Нортумберленду здесь даже не пришлось играть изумление. ))

12-го весь монолог на полу Ричард произносил на рыданиях. Нортумберленд, соответственно, выкрикивал реплику на пределе ярости и звука. И в этот раз Ричард отвечал ему почти так же громко, но в каком-то невообразимом лихорадочном темпе. Полная противоположность предыдущему показу. И бумажка, кажется, просто упала из его рук на пол…


Но вот Бегот подает Ричарду зеркало. Точно так же, как подавал его когда-то в сцене королевского туалета… Такая щемящая параллель – это то, что я называю «щедростью» деталей. То как Ричард смотрит на своего предателя – это не осуждение, не ненависть, не презрение… И это даже совсем чуть-чуть удивление, удивление человека, который уже слишком устал удивляться, ему просто бесконечно горько. Конечно, сам новый Бегот, увы, не так выразительно сыграл тот стыд, то желание исчезнуть, но все же это читалось.

И опять же: прежде чем отпустить Бегота, Нортумберленд заставляет его поднять брошенную Ричардом бумагу. Зачем, казалось бы – чтобы на сцене лишнего реквизита не оставалось? Да ладно – унесли бы вместе с остальными вещами. Нееет. Тут опять эта вся Нортумберлендовская натура видна: продлить мучительный для обоих момент, унизить предателя, несмотря на то, что предательство самому Нортумберленду на пользу…

Ричард подносит зеркало к лицу, перед этим проводя по лицу ладонью. Вроде бы затем, чтобы откинуть волосы, но невозможно отделаться от ощущения, что этот жест похож на то, как боятся сразу посмотреть на себя люди с травмами после аварий. Как будто он действительно ждет страшных изменений. Боится их и жаждет. Жаждет доказательств того, что творится внутри. И он правда разочарован, не увидев изменений. Правда тут же находит объяснение: «flattering glass». И, сравнивая льстивое зеркало с подданными-предателями, он оборачивается, ища глазами Бегота… И прямо сложно поверить, что в тексте Шекспира зеркало приносит не Бегот, и нет ремарки «Ричард смотрит на Бегота»! ) Настолько это все правильно…

Когда Ричард произносит «And was at last out-faced by Bolingbroke», он разворачивает зеркало к Болингброку, держа его перед своим лицом так, что его самого как бы не видно, а на его месте должно отразиться лицо Болингброка. Символично…

Уже не воспроизведу, были ли какие-то различия в том, как он ронял зеркало, в том, как склонялся над ним… Но здесь все же момент силы, несмотря на то, что он идет на надрыве.
«Silent king» он смакует так, как может смаковать только побежденный, чувствующий себя победителем. И тут, мне кажется, чуть-чуть выпадая даже из восприятия общей картины спектакля, я наслаждалась особенной прелестью, с которой Дэвид умеет произносить слова. Я сейчас имею в виду даже не интонацию, а тот особый шарм в артикуляции звуков, который есть в его речи. Это [t] в silent, это [k] в king – какая-то особенная четкость и мягкость одновременно, приправленная иронией в интонации, она заставляет улыбаться от удовольствия, несмотря на тяжесть самого момента пьесы…

Здесь Ричард увлекает Болингброка в свою игру словами, и, надо сказать, что ответ Болингброка – он ведь не менее точен и блестящ, чем «мораль» Ричарда. На какое-то мгновение невозможно не восхититься спокойным достоинством этого ответного удара. У Генриха действительно получается противостоять Ричарду. И, возможно, поэтому пауза между его репликой и «Say that again?» такая длинная. Ричард словно сам чувствует, что соперника так просто не возьмешь – ему нужно время, чтобы подыскать подходящий тон и подходящие слова.

Но, конечно, стоит ему заговорить – и он снова сбрасывает Генриха с коня. Момент силы все-таки еще не прошел. Хотя, надо признать, что здесь победа как будто не полная, потому что, хотя Ричард и начинает с иронии, она очень быстро истончается, когда он начинает говорить о своем горе, и как будто внезапно понимает, что говорит правду. Поэтому сразу вскакивает, и в его «And I thank the king» нету (почти или совсем – в зависимости от дня) того легкого кривляния, которое проскальзывало в записанном спектакле. Он не приседает в показном реверансе. Иногда он коротко кивает королю – только и всего. И всегда за словами благодарности – уже неприкрытая ненависть.

«I'll beg one boon, / And then be gone and trouble you no more» – здесь он еще держится, сдерживается, однако это предел сил, и выражался он тоже по-разному.

Иногда Ричард садился на трон с величием короля, и с тем же величием произносил слова, которые звучали, как приказ, хотя на самом деле были просьбой, на исполнение которой он даже не надеялся.

Иногда бросался к трону, как к последнему пристанищу, и, вцепившись в подлокотники, съеживался на нем, становясь маленьким и жалким, почти как в сцене на берегу.

А 9-го (вечером или днем? – забылось… кажется, все-таки вечером), он внезапно вскочил на трон, заставив всех охнуть. Встал на сиденье и поставил ногу на подлокотник. )) И снова – да – вывел из равновесия тогда, когда кажется, что уже знаешь все, чего можно ожидать…

«Name it, fair cousin», – говорит ему Генрих с той интонацией, с которой обращаются к умалишенным. Он ждет, когда Ричард натешится, когда закончит свое представление. Он знает, что ему осталось недолго. И, несмотря на то, что его очевидно злит то, что видит сейчас его двор, он не намерен терять лицо.

Он говорит Ричарду, что он может просить. И Ричард просит…

Вот тут вроде бы все. Его последний и самый болезненный момент слабости. Когда Ричард просит Болингброка отпустить его… Он потерял все и просит только жизни. Но все-таки не может позволить себе просить этого напрямую, он просит позволения уйти.

И Генрих спрашивает: «Куда?»

Он буквально здесь бьет Ричарда его же собственным оружием – с л о в а м и. Он играет словами так же, как его соперник, переворачивая их смысл против него. Когда Ричард, не в силах опуститься до повторения унизительной просьбы, срывается «Whither you will, so I were from your sights», снова поднимая голову, Болингброк удовлетворенно приказывает сопроводить его в Тауэр.

И хотя это, вроде бы, безусловная победа Генриха, который добился своего и материально – получив корону и показав свою силу – и морально – унизив Ричарда, все же Ричард покидает зал на точке силы, а не отчаяния. За ним снова остается последнее слово.

«…conveyers are you all, / That rise thus nimbly by a true king's fall».

И – я уже не помню, говорила ли я это уже или нет? – он ведь снова первым уходит за кулисы. Он всегда идет впереди, как будто это его желание. Понятное дело, что это диктуется элементарными правилами конвоя… Но все-таки что-то в этом есть: так же как он первым уходил в начальных сценах, не оглядываясь, последуют ли за ним остальные; так же, как он уходил после сцены на берегу, сам идя навстречу своим несчастьям; так же, как он, словно бы предлагал решение Генриху после замка Флинт отправиться в Лондон… Точно так же он и здесь – первым покидает зал, как будто он и в самом деле свободен уйти…

(Прошу прощения, за длину и сумбур, очень это сложно описывать… Дальше осталось только коротенькое.)



Наталья Фоминцева
Кстати еще был момент, не помню 10-го или 12-го (склоняюсь ко второму, тк 10-го я больше смотрела на Ричарда, а 12-го вообще каст играл гораздо лучше, и я старалась смотреть на всех по возможности) когда Ричард в сцене отречения падает на пол и плачет (кажется, это момент со списком преступлений) и Омерль делает жест к нему. Такой незаконченный. Будто хотел помочь - первое инстинктивное действие - но остановился вовремя.

@темы: Впечатления, RSC, "Ричард II", Шекспир, Дэвид Тэннант

---

По ссылке изображение просто громадное, зато можно рассмотреть подробности декора: www.flickr.com/photos/12547928@N07/20864564736

@темы: Лондон

---

Предыдущий пост подтолкнул принести сюда эту картинку.

Кликабельно

costlyblood.tumblr.com/post/129871376597/one-of...

one of the best moments from richard ii in general. this and ‘comfort’s in heaven and we are on the earth’


Форма короны, длинный хайр и радостно-хищное "Имидиэтли!" не оставляет простора сомнениям, какой тут именно Ричард...

@темы: Фан-арт, Юмор, "Ричард II", Шекспир, Дэвид Тэннант

---

27.02.2016 в 22:29

Пишет  Дочь профессора Баринова:

Миниатюра из хроник Жака Фруассара. Называется "Томас Маубрей бросает тень подозрения на Генриха Ланкастера".
Какой Болингброк однако тут кокетливый! В шляпке и глазки в пол.

@темы: Познавательное, "Ричард II"

---

Отсюда: vk.com/feed?w=wall-5647_78209

David Bowie ~ Дэвид Боуи
Сегодня в 11:45

Гэри Олдмэн на Brit Awards.

"Мы все постепенно осознаём масштаб потери с уходом Дэвида. Семья Джонс потеряла мужа и отца. Те, кто был близок к нему потерял дорогого друга. А мир потерял человека и артиста невероятного таланта... Как сказала Энни, вклад Дэвида, его влияние на популярную музыку не имеет равных. Он был живым определением того, что можно назвать словом "икона". И я глубоко тронут честью, предоставленной мне принять эту награду за Дэвида и его семью сегодня. В последние годы Дэвид редко говорил о музыке, но в один из тех редких моментов он красноречиво объяснил: "Музыка подарила мне более 40 лет невероятного жизненного опыта. Я не могу сказать, что она приуменьшила жизненные неприятности или трагедии. Но она была моим компаньоном в те моменты, когда я был одинок, она стала моим потрясающим способом общения, когда мне хотелось прикоснуться к живой душе. Она стала дверью в мир моих ощущений и одновременно домом, в котором я жил".

На протяжении своей карьеры Дэвид изменил представление о медиа. Как в музыке так и в жизни он подчеркивал важность оригинальности, экспериментирования, исследования. И своим весьма уникальным способом он также напомнил нам не смотреть на себя столь серьезными глазами (аплодисменты...). Дэвид был веселым, мы очень много смеялись вместе, и мне будет этого очень не хватать. Я помню, когда несколько лет назад мы стояли на углу улицы, и к нему подошёл огромный парень рокерского типа, весь в коже, и попросил автограф. После того как парень ушёл, Дэвид сказал, что парень будет разочарован. Я спросил, почему? Дэвид ответил: "потому что я подписался "Гэри Олдман"

Он всегда был позитивен и я не разу не слышал от него жалоб". Я могу вам сказать, что Дэвид принял болезнь с невероятным мужеством, достоинством и даже юмором (аплодисменты). Даже в таких тяжелых обстоятельствах, когда он рассказал мне плохие новости о своей болезни, он добавил, что есть и хорошие новости: "у меня снова появились мои скулы". Он был самой добрейшей душей с самыми лучшими скулами...
Дэвид, ты был смертен, но твой потенциал был сверхчеловеческим. Твоя замечательная музыка продолжает жить. Мы любим тебя и благодарим."

@темы: Дэвид Боуи, Гэри Олдман

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Юля привезла мой экземпляр "Гамлета". Томительному ожиданию конец. Зато теперь другая проблема: не могу убрать в шкаф. Хочется держать книгу поближе. Подержать в руках, открыть, полистать... И не спеша читать.
Г-м... Словно я не видела, как он рождался, сама не участвовала в этом... Все таки какие разные ощущения дарят книги. Одно - на экране компьютера, другое - когда держишь в руках ее напечатанной на бумаге.

@темы: Впечатления, ОЧЕНЬ ЛИЧНОЕ, "Гамлет", Мысли вслух, Шекспир

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Видимо, когда их наберется поболее, я их соберу под одной крышей...
Кликабельно

09/01/2016
chilamism.tumblr.com/post/139652312173/09012016

Предыдущие: sholay.diary.ru/p208056163.htm, sholay.diary.ru/p208032345.htm

@темы: RSC, "Ричард II", Шекспир, Дэвид Тэннант

---

20.02.2016 в 04:03

Пишет  Maurimau:

Пост любви к Альфреду.
Дилогия Тима Бёртона о Бэтмене, и фильмы, последовавшие за ней - созданные под руководством уже другого режиссёра, в другом стиле, с другими актёрами в образе Брюса Уэйна, но существующие всё в той же вселенной - объединялись в моём детстве, моей памяти и моей привязанности к ним вовсе не фигурой отважного мстителя в черном крылатом костюме.
Они объединялись этим потрясающим человеком - Альфредом Пеннивортом - которого воплотил на экране Майкл Гоф:

Бэтмен мог меняться, мог менять характер, друзей и подруг, но до тех пор, пока знакомый мне с детства Альфред приносил ему чай, я беспрекословно верила, что вижу перед собой на экране Брюса Уэйна. Потому что Альфред не мог ошибаться. Он был... верным. Он был заботливым. Он был понимающим.
И абсолютно лишенным собственной жизни.
Если бы меня спросили, чем занимается Альфред в те секунды, когда не исполняет поручения Брюса Уэйна (не готовит ему ужин, не следит за его расписанием, не встречает его у порога, не приносит ему суп), я бы сказала, что он растворяется в воздухе, едва переступая порог бэт-пещеры - растворяется до тех пор, пока звон серебряного колокольчика или рассеянный оклик Брюса не воплощает его обратно, во имя свершения славных дел.
И это было привычно.
В детстве это было правильно.

А потом случился перезапуск. И если к смене лица у Бэтмена мне было не привыкать, то перспектива нового Альфреда меня тревожила не на шутку: вместе с Майклом Гофом из фильма уходили не только былые огрехи истории. Из фильмов уходило моё детство.
И приходил Майкл Кейн.

Теперь, когда трилогия Нолана позади, я понимаю, что его Альфред стал мостиком, переходом между образом Майкла Гофа и персонажем, которого воплотит на экране Джереми Айронс: Альфред Кейна уже не исчезает, выходя за дверь, он живёт. Он по-прежнему дворецкий, следящий за расписанием и готовящий Брюсу завтрак, но за плечами его видна история, бурная молодость и непростая жизнь. Именно Майкл Кейн впервые заставил меня увидеть в Альфреде не функцию, а полноценного персонажа, за которого переживаешь не чувствами Брюса (если Альфреда не будет, кто же позаботится о мистере Уэйне?), а своими собственными. Благодаря Майклу Кейну, Альфред стал для меня живым. И ему стало больно. А вслед за ним, больно стало и мне.
Впервые я увидела, не "кто такой Альфред для Брюса", а кем является Брюс для Альфреда. Бессменный дворецкий семьи Уэйнов всегда казался скалой, монолитом, стоящим у Темного Рыцаря за плечом, всегда готовым помочь, подсказать и спасти, никогда не подводящим, все умеющим и всё знающим, но никогда раньше я не задумывалась о том, что происходит с ним, когда закрываются двери, через которые Брюс Уэйн снова и снова устремляется в ночь, надевая личину Бэтмена.
Никогда не задумывалась, а теперь - увидела.
Увидела в глазах Альфреда, сидящего за рулем машины, на заднем сидении которой, корчится единственный дорогой ему человек, безуспешно борющийся с действием медленно растекающегося по венам токсина.
И увиденного было достаточно, чтобы на долю секунды возненавидеть Брюса Уэйна, заставившего Альфреда это пережить.

Когда Зак Снайдер сообщил, что в следующем фильме о Супермене мы увидим Бэтмена, объявления актёра на роль Альфреда я ждала почти так же сильно, как и новое воплощение Брюса Уэйна. Почти так же сильно - и с гораздо большей опаской: если будущий образ Бэтмена был приблизительно понятен, то решение роли Альфреда виделось мне гораздо более туманным. Будет ли он лишь декорацией в поместье Уэйнов? Станет ли молчаливым исполнителем, превратится ли в активного помощника или выберет путь свободного консультанта? Мне так хотелось, чтобы все изломы и грани, принесённые в образ Альфреда Майклом Кейном, не пропали даром, сохранились, стали бы фундаментом нового, по-настоящему живого героя.
И мироздание услышало. И повелело создателям включить в актерский состав Джереми Айронса.

Для меня его так преступно мало в трейлерах - и ещё меньше, подозреваю, будет в фильме, учитывая количество супергероев на миллиметр пленки - но даже сейчас я вижу, насколько он будет другим. Новый Альфред выглядит жестче, решительнее и злее. И если в исполнении Майкла Кейна, дворецкий казался не только голосом рассудка, но и остатками идеи осторожности и самосохранения, одним своим присутствием напоминая Брюсу, что неплохо было бы хотя бы чуть-чуть, время от времени, себя беречь, то Альфред в исполнении Джереми Айронса пока что видится мне скорее не столько сдерживающим, сколько поддерживающим творящееся безобразие элементом. И там, где персонаж Майкла Кейна сказал бы: "Остановись!", герой Джереми Айронса невозмутимо скомандует:
- Прыгай.

@темы: Любимые люди, Кристофер Нолан, Впечатления, Пересечения

---

20.02.2016 в 08:30

Пишет  Sonnenbarke:

Да что же за год такой, вчера Харпер Ли, сегодня Умберто Эко...



Культура ХХ века стремительно уходит. Это невыносимо грустно.

RIP, Maestro.

Очень правильная статья Артема Рондарева вместо некролога

@темы: Печальное

---

19.02.2016 в 19:14

Пишет  Дочь профессора Баринова:

Henry IV, RSC, часть 1.
Песни, которую поет Ниа Гвин, у Шекспира в тексте нет. Равно как и всего, что говорит леди Мортимер - у барда просто стоит ремарка "говорит по валлийски" (поэтому конечно ужасно интересно, что за текст произносит на сцене актриса).
Музыку к песне Gwyry Dir Oeddunn написал композитор Пол Инглишбай, автор саундтреков ко многим спектаклям RSC. У песни есть второе название - A Virgin Pure (Пречистая дева).
А Ниа Гвин во второй части "Генриха" была совершенно прекрасной Долл Тершит (а какой у них дуэт с Шером!). К сожалению, этой зимой в Лондоне мы Ниа не увидели - роли Леди Мортимер и Долл играла Эмма Кинг.

@темы: RSC, Шекспир